ИЗ АДА В РАЙ И ОБРАТНО

Многие годы спустя, Молотов – уже в полной опале, сохраняя собачью верность усопшему хозяину, ничуть и никого не стесняясь, исповедовался своему конфиденту – такому же, как он сам, фанатичному сталинцу Феликсу Чуеву, откровенно назвав Литвинова «большой сволочью» и посетовав на то, что тот в годы террора остался жив (чудом, как выразился Молотов): «В 1939 году, когда сняли Литвинова и я пришел на иностранные дела, Сталин сказал мне: «Убери из наркомата евреев». Слава Богу, что сказал! Дело в том, что евреи составляли там абсолютное большинство в руководстве и среди послов, Это, конечно, неправильно. (Почему неправильно – не разъяснил. Потому ли, что были плохими профессионалами, или просто потому, что евреи? Солженицын – об этом сказано выше – тоже считает, что неправильно: трогательное единодушие с товарищем Сталиным. – А. В.) Латыши и евреи. И каждый за собой целый хвост тащил. (Эта фраза маниакально повторяется Молотовым в беседе с Чуевым множество раз – в разные годы и по разному поводу. Видимо, мысль о мифическом «хвосте» просто не давала ему покоя. – А. В.) Причем свысока смотрели, когда я пришел, издевались над теми мерами, которые начал проводить. ‹…› Сталин, конечно, был настороже в отношении евреев»[6].

На молотовские «меры», ясное дело, смотрели не свысока («свысока» могли смотреть только на безграмотность и хамство нового наркома, всегда и во всем его отличавшие), а с ужасом и отчаянием. В течение ближайших нескольких дней из наркомата были изгнаны и арестованы наиболее квалифицированные, образованные и опытные работники наркомата – все, разумеется, евреи: Евгений Гиршфельд, Марк Плоткин, Эммануил Гершельман, Лев Миронов (Пинес), Григорий Вайнштейн, Евгений Гнедин (Парвус) и многие другие[7]. Гнедин был сыном Александра (Израиля) Гельфанда (Парвуса) – уроженца Белоруссии, эмигрировавшего в Швейцарию, где он проявил себя на разных поприщах: философа, бизнесмена, книгоиздателя, революционера-подпольщика. Парвус был близок и к Ленину, и к Троцкому, он спонсировал переезд Ленина и его группы из Швейцарии в Россию в марте 1917 года[8]. Слишком образованные (не чета сталинским невеждам) отец и сын вызывали у Сталина, Молотова и Берии особую ненависть, хотя старший Парвус умер еще в 1924 году. Сталинскую компанию бесила еще и «необъяснимая» щедрость Парвуса-младшего: с чего бы вдруг «этот еврейчик» отдал всю свою долю папиного наследства «на борьбу с капитализмом»?[9] В поступке не изжившего наследственный революционный романтизм эрудита и полиглота Евгения Гнедина им не виделось ничего другого, кроме «амбициозных стремлений еврейского выскочки»[10].

Литвинов остался не у дел («в резерве наркоминдела»), и это было для него еще не самое худшее. Тем более что он пока (до начала 1941 года) оставался членом ЦК.

Мне пришлось ознакомиться с большим числом досье, заведенных в тридцатые годы на бывших дипломатов высшего ранга и еще хранившихся в конце 1988 года в архиве Верховного суда СССР (позже они были сданы в архив спецслужб и стали для меня практически недоступными). Из них с очевидностью вытекает, что готовился грандиозный процесс дипломатов, где в списке подсудимых под номером первым предстояло значиться Максиму Литвинову. Второе и третье места достались бы тогда послу в Лондоне Ивану Майскому (Израилю Ляховецкому) и послу в Риме Борису Штейну – оба евреи, четвертое – Александре Коллонтай, воинственной юдофилке. Во всяком случае, следователи по делам уже арестованных дипломатов настойчиво домогались показаний против них. Задуманный сценарий проводил в жизнь шеф следственной бригады – Израиль Пинзур. По излюбленной сталинской модели евреи уничтожались руками евреев.

От первоначального решения Сталин, видимо, отказался, проявив свойственную ему – нет, не проницательность, а интуицию, – которая удивляла многих. Скорее всего, он пришел к выводу, что увольнение Литвинова и разгон наркоминдельской «синагоги» вполне достаточный подарок для Гитлера, и слишком уж шиковать, радуя фюрера трупом расстрелянного Литвинова, пока не стоит: может еще пригодиться. И пригодился (как, кстати сказать, и Штейн): мы вскоре увидим, что и на этот раз интуиция Сталина не подвела.

Тайные переговоры в Берлине шли тем временем полным ходом и завершились известным всему миру, судьбоносным событием: Риббентроп прибыл в Москву и ближе к полуночи 23 августа подписал пакт, который так и вошел в историю под названием «пакт Молотова-Риббентропа». Как стало известно впоследствии, Сталин и его немецкий гость в дружеском разговоре затронули и еврейскую тему, хотя ни один источник не сообщает, кто из них был инициатором. Вероятнее всего – Сталин, поскольку Риббентроп, не зная в точности сталинское отношение к «вопросу», но крайне заинтересованный в благополучном исходе этих и предстоящих еще переговоров, вряд ли стал бы «дразнить гусей»: дискуссия со Сталиным на эту тему в планы Гитлера (и, соответственно, Риббентропа) не входила.