Из ада в рай и обратно

Брежнев не скрывал, что обеспокоен реакцией не только Конгресса США, но и западных компартий (в частности, меморандумом, присланным главой французской компартии Жоржем Марше) на антиеврейские дискриминационные законы в СССР: «Кинь кость и американским сенаторам, и Марше, и всем остальным, – сказал Брежнев, обращаясь к Андропову. Отпусти 500 второстепенных лиц, а не академиков. Пусть они там всем расскажут, что с них никаких денег не взяли. Добавь к этим старушкам и инвалидам пару инженеров с высшим образованием из пищевой промышленности – пусть едут. Но не с оборонной промышленности. Пускай эти инженеры поедут бесплатно, они там об этом обязательно растрезвонят. Для нас большой выигрыш. Это временный тактический маневр»[55].

Для того чтобы другим ехать вообще не захотелось, Брежнев нашел спасительное решение. Нет, не отмену национальной дискриминации, а нечто гораздо более простое, отвечающее менталитету его ареопага: «Почему не дать евреям маленький театрик на 500 мест, эстрадный еврейский, который работает под нашей цензурой, и репертуар под нашим надзором. И пусть тетя Соня поет там свадебные песни»[56]. Не стабильный «театрик», а кочующие музыкальные коллективы на идиш вскоре создали, и тети Сони пели там свадебные песни (поют до сих пор), но поток желающих уехать из страны, где евреи стали ощущать себя людьми десятого сорта, не иссякал.

С требованием выпустить их стали все чаще и чаще обращаться представители научной, технической, культурной элиты, составившей основной костяк «отказников». Прогнившей, маразмирующей системе бороться с этим «девятым валом» становилось все труднее, а найти простейший, цивилизованный, демократичный выход из положения – устранить первопричину массового бегства – она не могла. Это с очевидностью вытекает из беспомощной «справки», составленной для Брежнева Пятым главным управлением КГБ от 12 декабря 1976 года: в справке предлагалось разработать новые, более совершенные, меры по «борьбе» с еврейским национальным самосознанием, а не с причинами, вызвавшими его к жизни и обострившими до предела одну из самых больных проблем советской действительности[57].

История создания Еврейского Антифашистского Комитета в 1941 году рассказана выше. Сорок два года спустя та же идея была реанимирована в других условиях, но совсем не с теми задачами, которые стояли тогда перед Сталиным. Его же (первоначальные – не финальные) замыслы конца сороковых годов предстали теперь во всей своей обнаженности, уже без декоративного флера. Как все, что стало делаться после него, но по его же лекалам, – в окарикатуренном виде.

29 марта 1983 года секретариат ЦК (протокол № 101), «по предложению Отдела пропаганды ЦК КПСС и МГБ СССР», создал «Антисионистский комитет советской общественности» (АКСО), выделив для этого огромные деньги и включив сотрудников комитета в свою номенклатуру. Главой (декоративным) комитета был назначен генерал-полковник, дважды Герой Советского Союза – Давид Драгунский (в 1948 году он горячо приветствовал создание Израиля и выражал желание отправиться туда, чтобы сражаться за его свободу и независимость[58]), а реальным руководителем – профессор-юрист Самуил Зивс, кадровый аппаратчик, тесно связанный с Лубянкой. Об этом прямо говорится в «совершенно секретном» постановлении секретариата ЦК, которым руководство АКСО обязывалось «все планы работы разрабатывать совместно с КГБ СССР».

Если перед ЕАК стояла конъюнктурная, временная, но хотя бы внешне благопристойная задача стремиться к контактам и даже к единению с евреями во всем мире, то перед АКСО изначально поставили задачу прямо противоположную. Он должен был не сплачивать, а раскалывать, клеймить, осуждать. Если ЕАК объединил вокруг себя все лучшие силы еврейской советской культуры, то вокруг АКСО вились только мобилизованные Лубянкой подонки – грязная «еврейская» пена, услужливо травившая каждого, кто пытался вырваться из дискриминационных клещей.

Наличие еврейских выродков – шавок, стремящихся перещеголять своими антисемитскими укусами великодержавных хищников, – отнюдь не новость, но в брежневско-андроповскую эпоху это агонизирующее явление измельчало и обнищало.

На этом поприще теперь подвизались уже не зловещий Заславский, не холеный циник Хавинсон, не академики и профессора, а главным образом такие, как графоманствующий драматург Цезарь Солодарь или ничтожный журналист Виктор Магидсон, тексты которых, запестревшие в прессе, отличались визгливой истеричностью в обличении «сионистов», надрывным пафосом, подчеркнуто выраженным «советским патриотизмом» и почти полным отсутствием хоть какого-то позитива по отношению к братьям-евреям.