Из Африки

— Мы ничего не знаем, мсабу, — было заявлено мне. — Но, как мы видим, ты тоже знаешь недостаточно, а из того, что ты нам говоришь, понимаем лишь малую часть. Выстрел произвел сын Канину. Иначе как могло получиться, что невредимым остался он один? Если ты желаешь услышать больше, то твое любопытство удовлетворит Мауге. Там был его сын, лишившийся при выстреле уха.

Мауге был одним из самых зажиточных арендаторов и соперником Канину. Выглядел он весьма внушительно, столь же внушительно звучала и его речь, хотя говорил он крайне медленно и время от времени умолкал, чтобы поразмыслить.

— Мсабу, — начал он. — Мой сын сказал мне: все мальчики по очереди брали ружье и целились в Каберо. Но он не объяснял им, как им пользоваться, совсем не объяснял. Потом он забрал у них ружье, и оно тут же выстрелило. Ранило всех, а Вамаи, сын Жогоны, был убит. Вот как все произошло.

— Все это мне и так известно, — ответила я. — Это и называется несчастным случаем, несчастьем. Я бы могла выстрелить из винтовки из своего дома, или ты, Мауге, из своего.

Эти мои слова сильно взволновали всех участников кияма. Все посмотрели на Мауге, который испытал смущение. Все стали тихо переговариваться, а потом дискуссия возобновилась.

— Мсабу, — было сказано мне, — теперь мы не понимаем ни единого твоего слова. Мы можем лишь предполагать, что ты вспомнила про винтовку, поскольку ты сама отлично из нее стреляешь, в то время как с дробовиком обращаешься хуже. Если бы то была винтовка, ты была бы права. Но ни из твоего дома, ни из дома Мауге нельзя выстрелить из дробовика так, чтобы заряд долетел до дома бваны Менания и поубивал тех, кто там находится.

После небольшой паузы я сказала:

— Как всем теперь известно, из ружья выстрелил сын Канину. Канину расплатится с Жогоной овцами, чтобы компенсировать потерю. Но всем известно также и то, что сын Канину не был плохим мальчиком и не собирался убивать Вамаи, поэтому Канину отдаст меньше овец, чем отдал бы, если бы это было не так.

Слово взял старик по имени Авару. Он был лучше остальных знаком с цивилизацией, так как просидел семь лет в тюрьме.

— Мсабу, — молвил он, — ты говоришь, что сын Канину не был плохим и что поэтому Канину не придется лишиться большого числа овец. Но если бы его сын умышленно убил Вамаи, то есть оказался очень плохим мальчиком, то разве Канину стало бы от этого лучше? Обрадовался бы он настолько, что согласился отдать больше овец?

— Авару, — возразила я, — ты знаешь, что Канину тоже потерял сына. Ты тоже ходишь в школу и знаешь, что мальчик хорошо учился. Раз он был таким хорошим, то Канину очень плохо от того, что он его потерял.

Мои слова были встречены продолжительным молчанием. Потом Канину, словно припомнив, насколько ему худо, издал протяжный вой.

— Мемсагиб, — обратился ко мне Фарах, — пускай кикуйю назовут цифру, к которой склоняются.

Предложение было высказано на суахили, чтобы присутствующие тоже его поняли, и всех обеспокоило, потому что цифра — совершенно конкретное понятие, а потому глубоко противна африканцам. Фарах обвел глазами собрание и высокомерно провозгласил:

— Сто!

Сотня овец — фантастическое количество, которое никто не собирался принимать всерьез. Кияма смолкла. Старики почувствовали себя беспомощными жертвами насмешника-сомалийца и сочли за благо не противоречить. Самый дряхлый пробормотал: «Пятьдесят», однако эта цифра показалась совершенно невесомой и не удержалась на сквозняке, устроенном шуткой Фараха.

Чуть погодя сам Фарах резко бросил:

— Сорок!

Предложение было сделано в манере умелого скототорговца, знакомого с бухгалтерий и скотом. Это слово разбудило мысли участников собрания; перешептывания возобновились. Теперь старикам требовалось много времени на болтовню и покашливание, хотя основа для переговоров была заложена.

Дома Фарах доверительно сообщил мне:

— Думаю, старики возьмут с Канину сорок овец.

Этим кошмар кияма для Канину не кончился. Старый пузатый Категу, еще один крупный арендатор, отец и дед громадного семейства, поднялся и предложил поголовно перечислить всех овец и коз, которых Канину будет обязан передать. Это противоречило традициям кияма; сам Жогона до этого не додумался бы, и я полагаю, что предложение было результатом его сговора с Категу, причем последнему оно сулило какие-то выгоды. Я стала ждать, что из этого получится.

Канину, казалось, смирился со своим мученичеством: он втянул голову в плечи и сопровождал обсуждение каждого животного однообразным хныканьем. Однако когда Категу, сам колеблясь, назвал большого рыжего безрогого барана, сердце Канину дрогнуло, и он вывалился из-под своего плаща. Сначала его рык, вернее, вопль о помощи был обращен ко мне, но он быстро смекнул, что я — его сторонница и что рыжего барана он, видимо, не лишится. Тогда он беззвучно сел, окинув Категу полным глубокого сарказма взглядом.

Спустя добрую неделю заседаний было решено, что возмещение составит сорок овец, которых Канину должен будет передать Жогоне, однако конкретные овцы названы не были.