Из 'Автобиографии'

3) Условие: огромная власть и богатство порождают коррупцию в деловой жизни и в политике и внушают любимцам публики опасное честолюбие.

Итак, моя мысль заключалась в том, что республики не вечны — со временем они умирают и большей частью остаются в могиле, тогда как свергнутая монархия постепенно снова оказывается на коне. Эту мысль можно выразить другими, более понятными словами: история повторяется: то, что в истории было законом, наверняка законом и останется. Не потому (как в рассматриваемом нами случае), что люди сознательно замышляют уничтожение и устранение своей республики, а потому, что Обстоятельства, которые эти люди, сами того не подозревая, создают, постепенно, к их же собственному смятению и ужасу, вынудят их ее уничтожить. Я полагал, что однажды — в далеком или недалеком будущем — Обстоятельства незаметно для людей сложатся так, что какой-нибудь честолюбивый кумир народа сможет свергнуть республику и на ее развалинах воздвигнуть себе трон и что тогда история готова будет поддержать его.

Но все это было тридцать пять лет назад. Теперь кажется странным, что я мог мечтать о будущей монархии, не подозревая о том, что монархия уже существует в настоящем, а республика стала делом прошлого. Но именно так оно и было. Республика оставалась только по названию, а фактически республики давно уже не было.

В течение пятидесяти лет наша страна является конституционной монархией, причем на троне восседает республиканская партия. Несколько коротких перерывов во время правления мистера Кливленда не в счет — это были досадные случайности, которые не могли серьезно подорвать владычество республиканцев. У нас не просто монархия, у нас наследственная монархия одного царствующего дома. Трон переходит от наследника к наследнику столь же регулярно, неизбежно и беспрепятственно, как любой трон в Европе. Наш монарх более могуществен, деспотичен и самовластен, чем любой европейский монарх; приказы Белого дома не ограничиваются ни законом, ни обычаем, ни конституцией, — он может командовать конгрессом так, как даже русский царь не может командовать Думой. Он может сконцентрировать в своих руках еще большую власть, лишив штаты их законных прав, и устами одного из министров он уже объявил, что намерен это сделать. Он может заполнить Верховный суд судьями, сочувствующими его честолюбивым замыслам, и он уже грозился это сделать — опять-таки устами одного из министров. Множеством хитроумных способов он так надежно укрепил свои позиции и так цепко держится за трон, что, сдается мне, устроился там навсегда. Посредством системы чрезвычайных тарифов он в интересах нескольких богачей создал множество гигантских корпораций и с помощью ловких аргументов убедил многочисленных и благородных бедняков в том, что эти тарифы введены в их интересах! Далее монархия объявляет себя врагом своего же детища — монополий — и притворяется, будто хочет это детище уничтожить. Но она очень осторожна и предусмотрительна, она ни слова не говорит о том, чтобы поразить монополии в самое их сердце — в систему тарифов. Она благоразумно откладывает эту атаку до "после выборов", то есть на тысячу лет, — совершенно ясно, что именно это она имеет в виду, но народ этого не знает. Наша монархия не делает ни одного шага назад, она движется только вперед, только к своей конечной, теперь уже вполне гарантированной цели — к полноте власти.

Я не надеялся дожить до того дня, когда она этой цели достигнет, но последний, самый поразительный ее шаг внушил мне новые надежды. Шаг этот заключается в следующем: до сих пор наша монархия формально выбирала свою Тень голосом народа, теперь же эта Тень сама назначила себе преемника!

Мне кажется, это срывает последние лохмотья, которые еще прикрывали тающую восковую фигуру нашей республики. То же самое произошло с Римской республикой.

[БАТТЕРС УСКОЛЬЗНУЛ ОТ МЕНЯ] [271]

31 октября 1908 г.

Да, Баттерс ускользнул от меня. Мне не везет последнее время. Я вспоминаю по этому поводу случай с Уильямом Праймом[272]. Прайм был богомолен до крайности, все его мысли были о боге, он носился со своей религией, как пьяница с заветной бутылкой. Не то чтобы он падал с ног, но вполпьяна был пьян всегда, пошатывался и нес околесицу. В его отношениях с богом была одна занимательная особенность. В те минуты, когда Прайм не молился создателю и не возносил ему громогласных похвал, он обычно клял и бранил трех или четырех из своих супостатов, умоляя при этом господа уберечь их от гибели, ибо, как он объяснял, если он лишится возможности их проклинать, он не будет по-настоящему счастлив. Главным из тех, кого Прайм ненавидел, был Эдвин Стэнтон[273], прославленный военный министр в правительстве Линкольна.