Из 'Автобиографии'

Такое вступление действовало некоторое время, потом попало в печать, и газеты выжали из него весь сок; с тех пор я перестал представляться публике.

Иногда с нами случались маленькие приключения, но все они были такого рода, что забывались без труда. Как-то раз мы приехали в городок поздно и не нашли на станции ни встречающих нас комитетчиков, ни саней. Мы наугад двинулись по улице в ярком свете луны, встретили целую толпу, которая куда-то шла, решили, что она идет на лекцию — догадка была верная, — и присоединились к ней. У входа я попытался протиснуться внутрь, но контроль меня задержал:

— Ваш билет, будьте добры.

Я нагнулся к нему и шепнул:

— Ничего, ничего, все в порядке. Я лектор.

Он многозначительно прищурил глаз и сказал довольно громко, так что слышала вся толпа:

— Нет, и не надейтесь. Трое вас таких уж пролезло в залу, и четвертому лектору придется заплатить.

Конечно, мы заплатили: это был самый простой выход из положения.

На следующее утро Килер наткнулся на приключение. Часов в одиннадцать я сидел у себя и читал газету, как вдруг он ворвался в комнату, весь дрожа от возбуждения, и крикнул:

— Идем со мной, скорей!

— В чем дело? Что случилось?

— Некогда рассказывать. Идем.

Мы быстро прошагали три или четыре квартала по главной улице, молча, оба взволнованные, я весь дрожал от страха и любопытства, наконец нырнули в какое-то здание и, пробежав по коридору насквозь, вынырнули на другом конце.

Там Килер остановился и, протянув руку, сказал:

— Смотри!

Я посмотрел, но ничего не увидел, кроме ряда книг.

— Что это такое, Килер?

— Да смотри же, — настаивал он вне себя от радости, — направо, дальше, еще дальше направо! Вон там, видишь? "Главерсон и его молчаливые товарищи".

Действительно, там стояла его книга.

— Это библиотека! Понимаешь? Публичная библиотека. И у них есть моя книга!

Глаза его, лицо, поза, жесты и все существо выражали восторг, гордость, счастье. Мне и в голову не пришло смеяться: такая беззаветная радость оказывает обратное действие. Я был тронут чуть не до слез, видя такое полное счастье.

Он уже успел все разузнать, подвергнув библиотекаря перекрестному допросу. Книга была в библиотеке около двух лет, и из записей явствовало, что ее брали три раза.

— И читали! — прибавил Килер. — Смотри: все страницы разрезаны.

Больше того, книга была куплена, а не подарена, — так записано в инвентаре. Насколько я помню, "Главерсон" был напечатан в Сан-Франциско. Надо полагать, было продано и еще несколько экземпляров, но только в продаже этого единственного Килер мог убедиться лично. Кажется невероятным, что продажа одного-единственного экземпляра книги могла доставить автору такое безграничное счастье, но я там был и сам это видел.

После того Килер поехал в Огайо, где разыскал одного из братьев Осэватоми Брауна[65] и, не зная стенографии, записал у него на ферме от слова до слова весь его рассказ о бегстве из Виргинии после трагедии 1859 года, — без сомнения, замечательный образец репортажа, прямо-таки подвиг для человека, не знающего стенографии. Он был напечатан в "Атлантик монсли", и я три раза принимался его читать, но каждый раз пугался и бросал, не дочитав до конца. Рассказ был написан так живо и ярко, что я как будто бы сам переживал с ними все эти приключения и неописуемые опасности, и так при этом волновался, что не мог дочитать рассказ до конца.

Вскоре "Трибюн" дала Килеру поручение отправиться на Кубу и расследовать дело о каком-то правонарушении или оскорблении, которое нанесли нам испанские власти, по своему издавна заведенному обычаю. Он выехал из Нью-Йорка на пароходе, и последний раз живым его видели вечером накануне прибытия в Гавану. Говорили, что он не делал секрета из своей миссии и всем о ней рассказывал откровенно и простодушно, по своей привычке. На борту парохода были испанские военные. Может быть, его и не бросили в море, но все думали, что именно так и случилось.

[КРАСОТЫ НЕМЕЦКОГО ЯЗЫКА] [66]

1898