Из блокнота в винных пятнах (сборник)

Потом она ушла. Я боялся лечь на кровать, а то опять нагрянут виденья. Они всегда являлись за миг перед сном. Или за миг до того, как уснул бы. Кошмарные штуки: пауки, пожирающие жирных младенцев в паутинах, младенцев с млечно-голубой кожей и глазами цвета морской сини. Затем – лица, 3 фута в поперечнике, с гнойными дырами, окантованными красными, белыми и синими кругами. Такое вот. Я сидел на жестком деревянном стуле и всматривался в мост через Сан-Францисскую бухту. Потом услышал какой-то рокот с лестницы. Ко мне ползет какая-то гигантская тварь? Я открыл дверь. Там была Мама Фаццио, 80 лет, она толкала и елозила древней стоячей зеленой деревянной виктролой заводного типа, и штука эта, должно быть, вдвое превышала ее вес, неуклюже вверх по этой узкой лестнице, а я стоял и говорил:

– Господи боже, стойте, не двигайтесь!

– Я справлюсь!

– Вы же убьетесь!

Я сбежал вниз и схватился за эту штуку, но старуха упорно желала мне помогать. Мы внесли штуку мне в комнату. Смотрелась хорошо.

– Ну вот. Теперь у вас будет музыка.

– Да. Большое вам спасибо. Как только пластинки раздобуду.

– Вы завтракали?

– Не голодный.

– Спускайтесь завтракать в любой день.

– Спасибо.

– А если у вас нечем платить за комнату, так и не платите.

– Я постараюсь, чтоб было.

– И простите меня, но моя дочка помогала мне убираться у вас в комнате и нашла какие-то бумаги, на них что-то было написано. Ее просто очаровало ваше сочинение. Они с мужем хотят вас пригласить к себе на ужин.

– Нет.

– Я им сказала, что вы чудной. Сказала, что не придете.

– Спасибо.

После того как она ушла, я несколько раз обогнул квартал, а когда вернулся, у меня в комнате стояла огромная кастрюля льда, и в ней плавали 6 или 7 кварт пива плюс 2 бутылки хорошего итальянского вина. Мама зашла 3 или 4 часа спустя и выпила пива.

– Пойдете на ужин к моей дочери?

– Вы купили мою душу, Мама. Скажите, в какой вечер.

Она обдурила меня. Назвала вечер.

Весь остаток той ночи я пил все это, и завел старую виктролу, и смотрел, как с разной скоростью вращается пустой диск, покрытый войлоком, и прикладывал голову к деревянным щелочкам в животе машины, и слушал гуденье. От всей машины этой хорошо пахло, святым и печальным; эта штука меня завораживала, как кладбища и портреты покойников, и ночь текла хорошо. Совсем поздно ночью в животе машины я обнаружил одинокую пластинку и поставил ее:

У Него весь мир
в руках

У него ты и я, брат

У Него младенцы

в руках

у Него все

в руках…

Это меня так напугало, что на следующий день, с похмельем и прочим, я вышел и устроился складским рабочим в универсальный магазин. Выходить надо было назавтра. Какая-то старушенция из косметики (казалось, она в скверном возрасте для женщины – от 46 до 53) все время верещала, что ей барахло ее подать надо НЕМЕДЛЕННО. Думаю, в голосе ее звучало настойчивое пронзительное безумие. Я сказал ей:

– Не выскакивай из трусов, детка, я скоро приду и сниму тебе напряжение…

Управляющий уволил меня через 5 минут. Я слышал, как она орет по телефону:

– Ну, ко всем чертям, НАГЛЕЙШИЙ СКЛАДСКОЙ РАБОЧИЙ, я в жизни таких и не слыхала!!! Он кем себя, к черту, возомнил?

– Так, миссис Джейсон, пожалуйста, успокойтесь…

За ужином тоже путаница. Дочка выглядела в натуре хорошо, а муж оказался здоровенным итальянцем. Оба коммунисты. У него была где-то отличная шикарная ночная работа, а она просто валялась дома, читала книги и оглаживала себе прелестные ноги. Мне налили итальянского вина. Но никакого смысла ни в чем я не видел. Чувствовал себя идиотом. Коммунисты для меня так же бессмысленны, как демократия. И меня часто посещала мысль, какая посетила в тот вечер за столом: я идиот. Неужто этого никто не видит? Что это за вино? Что за разговоры? Мне не интересно. Оно со мной никак не связано. Неужели они не видят сквозь мою кожу, не чувствуют, что я – ничто?

– Нам понравилось, как вы пишете. Вы мне напоминаете Вольтера, – сказала она.

– Вольтер – это кто? – спросил я.

– О господи, – сказал муж.

Они в основном ели и разговаривали, а я в основном пил итальянское вино. Мне взбрело на ум, что я им отвратителен, но поскольку этого я и ожидал, меня эта мысль не обеспокоила. Ну, то есть не слишком. Ему нужно было на работу, а я задержался.

– Могу изнасиловать вашу жену, – сказал ему я. Он смеялся всю дорогу вниз по лестнице.

Она сидела перед камином, показывая мне ноги выше колен. Я сидел в кресле, смотрел. Жопки мне не доставалось уже два года.

– Есть тут один очень чувствительный мальчик, – сказала она, – ходит с моей подругой. Оба они сидят и беседуют о коммунизме часами, и он к ней даже не прикасается. Очень странно. Ее это смущает и…

– Подымите платье повыше.

– Что?

– Я сказал, подымите повыше платье. Хочу больше ваших ног увидать. Прикиньтесь, что я Вольтер.