Из боя в бой. Письма с фронта идеологической борьбы

Наши американские собеседники смущены этими проявлениями воинственности, многим из них они кажутся неожиданными: все развивалось так хорошо, наши страны были союзниками в борьбе против фашизма, мы только- только начали лучше узнавать друг друга и вдруг… Но «вдруг» в таких серьезных делах никогда не бывает случайным: если со всех сторон начали звучать воинственные и, прямо скажем, враждебные нам голоса, то это значит, что где‑то разработаны долговременные планы того, что опытный журналист Уолтер Липпман уже метко назвал «холодной войной». И нашумевшая антисоветская речь Черчилля в американском городке Фултоне — явственный тому симптом.

Такой крутой поворот событий шокирует многих американцев, которые было поверили, что довоенный черносотенный курс похоронен и что теперь начнется период широкого сотрудничества с Советской страной, которую в США еще мало знают, но которой глубоко и всерьез интересуются: ведь Советский Союз одолел гитлеровскую Германию, а силу здесь уважают. Но есть и совсем иная заинтересованность — среди тех семей, чьи отцы еще с 1917 года приветствовали русскую революцию и в меру своих возможностей помогали ей.

Вот и Берни Коттен, трудолюбивый молодой сотрудник Американо–русского института, созданного в Нью–Йорке еще в 1926 году группой деятелей, ратовавшей за нормализацию отношений с Советским Союзом, — из такой семьи. Его отец работал в Москве, а сам он учился в Московском университете, на одном курсе с нынешней корреспонденткой «Комсомольской правды» Ольгой Чечетки- ной. Берни радостно встречает, как своих друзей, любых москвичей, которых судьба заносит в Нью–Йорк. Прошлым летом он сопровождал в поездке по Соединенным Штатам Илью Эренбурга и Константина Симонова. Сейчас Берни занят нами.

Он водил нас в огромный зал Медисон–сквер–гарден, где проходил митинг сторонников бывшего вице–президента Генри Уоллеса, который пытается создать третью пар-

тпю, способную противостоять и демократам и республиканцам. Митинг, на котором присутствовало тысяч двадцать людей, произвел большое впечатление своей динамичностью, яркостью, убежденностью. Больше всего запомнилось мне необычное выступление знаменитого американского певца Поля Робсона: черный улыбчивый гигант в светло–сером костюме, стоя на трибуне, пел песни американских рабочих, арии из произведений Мусоргского и Шуберта, русские революционные песни и перемежал все это острыми полемическими замечаниями в адрес американских реакционеров.

Познакомил нас Берни и со многими писателями и деятелями искусства. Все они были глубоко встревожены тем, что происходило, — им так хотелось верить, что послевоенный период станет периодом дружбы и сотрудничества, так хотелось побольше узнать о советской культуре, с которой они в сущности вовсе не были знакомы, и вдруг снова возводится стена. Как‑то вечером, когда мы встретились с работниками искусства на квартире у Ли- лиап Хеллман, автора популярных у нас пьес, наши хозяева начали считать, кого из деятелей советской культуры они встречали в Америке. Счет был недолог: в 1925 году приезжали артисты МХАТа, потом в Голливуде побывали Эйзенштейн, Александров и Калатозов, еще приезжали Маяковский, Пильняк, Ильф и Петров — вот, пожалуй, и все, что было до войны. В военные годы прилетали Михоэлс, знаменитая Людмила Павличенко, ее мирная специальность — история, а военная — снайперская винтовка с оптическим прицелом. Ну а после войны — визит Эренбурга и Симонова. Вот, пожалуй, и все. Как говорится, не густо. А узнать о советской культуре хочется так много!

Всего два с небольшим года отделяют нас от войны, и людям кажется немыслимым и чудовищным, что после всего пережитого находится кто‑то, кто хотел бы все начать сначала. Вот почему в кругах думающих американцев в эти дни усиливается тревога. Они протестуют, они действуют: одни поддерживают Уоллеса и его сторонников, другие участвуют в митингах, организованных Обществом американо–советской дружбы, третьи пытаются противопоставить мутному потоку человеконенавистничества свое творчество.

Нам много говорили в эти дни о прогрессивном изобразительном искусстве, о новаторстве американских художников, об их поисках новых путей в творчестве. По правде говоря, то, что мы видели в Музее современного искусства и на выставках в Нью–Йорке, вызвало у нас больше недоуменных вопросов, чем настоящей радости, которую всегда порождает счастливое открытие; ниспровергая устаревшие каноны, громя консерватизм в искусстве, художники, как нам представлялось, пока еще не нашли собственных убедительных решений — они лишь выставляли напоказ осколки разбитого вдребезги, не спеша с созданием нового творческого целого.