Из боя в бой. Письма с фронта идеологической борьбы

«О, эти прекрасные дни!». Оставшиеся непогребенными мертвецы, словно в пьесе Ионеско «Амадей, или Как от него избавиться?», пухли, расширялись в объеме, заполняя собой сцены театров французской столицы. Тема смерти становилась все более распространенной; она пронизывала и ряд других премьер сезона, в том числе и постановку в театре «Буфф–паризьен» уже упомянутой мною пьесы Артура Копита о печальной судьбе некоего папочки, которого мамочка повесила в шкафу. Впервые я видел эту пьесу осенью 1962 года в Нью–Йорке. (Еще ранее она была поставлена в Лондоне.) Нам, советским людям, участвовавшим во встрече с американскими общественными деятелями, посвященной международным проблемам, рекомендовали именно этот спектакль как наиболее интересное и важное театральное событие года.

Признаюсь, когда нам вручили программки, на которых огромными жирными буквами было напечатано название пьесы «Папочка, мой бедный папочка, мама повесила тебя в шкафу, и мне тебя так жалко», я подумал, что нам покажут какую‑нибудь комедию — уж больно странно звучали эти слова. Но двадцатишестилетний автор пьесы Артур Копит, о котором шумели газеты, был настроен вполне серьезно. Он был убежден, что написал философское произведение.

Мы увидели на сцене нечто в высшей степени странное. Очень богатая женщина путешествует по белу свету, волоча за собой набальзамированный труп удавленного ею мужа, а также своего тупого великовозрастного сына, чьи интересы пока ограничиваются коллекционированием марок и монет. Роскошные гостиничные апартаменты, где она остановилась, также выглядят весьма необычно. В аквариуме живет прожорливая рыба, поедающая сиамских кошек, неосторожно пытающихся запустить свои лапы в воду. В салоне разрослись плотоядные цветы, которые пожирают всякую снедь. В спальне болтается подвешенный в шкафу труп папаши.

Кретинообразному молодому герою пьесы, задыхающемуся в этой удушливой атмосфере, по–видимому, опостылела роль послушного дитяти деспотичной мамаши, которая обращается с ним как со своей куклой, но он боится ей перечить. А тут еще в его жизнь вторгается новая личность — зубастая девица, которая хочет отбить его у мамаши и сожрать с потрохами, подобно тому как хищная

рыба, которая плещется в аквариуме, заглатывает зазевавшихся сиамских кошек. И девица принимается соблазнять его.

Тут вдруг в сонном, одуревшем юноше пробуждается бунтарский дух. Он вытаскивает прожорливую рыбу из аквариума, рубит плотоядные цветы, насилует и душит соблазнявшую его девицу. В этот кульминационный момент из шкафа прямо на кровать, где юноша–кретин во зится с девицей, вываливается труп папаши.

Сообразив, что он наделал, молодой герой пьесы одновременно восторгается и впадает в отчаяние. С одной стороны, этот юноша, как ему кажется, достаточно убедительно доказал, что он уже не ребенок, а мужчина, а с другой — ему боязно: что скажет мама?

И вот мама приходит домой. Она угрожающе говорит: «Что ты наделал, Джонатан?» Молчание. Занавес. Зрителю остается вежливо аплодировать и самому придумывать конец этой истории. По–видимому, мамочка продолжит дрессировку своего чада, его бунт будет подавлен, и так дело пойдет до тех пор, пока набальзамированный труп сыночка не присоединится к трупу папашн в шкафу…

Мы поспорили тогда с нашими гостеприимными хозяевами и, кажется, немного обидели их, заявив, что нам непонятно, зачем такой бред вытаскивается на сцену. Они возразили нам, что это вовсе не бред, а философская конструкция, иллюстрирующая интересный психопатологический казус, именуемый «комплексом кастрации». Американские критики давно уже совершенствуются в изучении психопатологии — их вынуждают к этому современная западная литература, театр и кинематограф, которые нынче, как говорится, словечка в простоте не скажут без ссылки на какой‑нибудь клинический казус: сознание уже их не интересует, исследуется лишь область подсознательного.

И как мы ни силились доказать, что искусство — это искусство, а не наглядное пособие для врачей психиатрических больниц, наши собеседники качали головами и сострадательно глядели на нас: до чего же вы, мол, голубчики, поотстали со своим социалистическим реализмом! Вам даже не понять, какое это великое творческое достижение — показать на сцене «комплекс кастрации» во всем его блеске!..

Но вот осенью 1963 года пьеса Артура Копита добралась п до парижской сцены. И тут, надо вам сказать, произошел любопытный конфуз: оказывается, высокий замысел американского драматурга не по зубам не только нам, не искушенным в тонкостях психопатологии советским людям, но и французским деятелям искусства, которые, как известно, давно уже понаторели в этой науке.