Из чего созданы сны

Шофер Кушке в лагере. Уборщица Райнке. А теперь еще по телефону моя старая приятельница. Невероятно, сколько берлинцев на моем пути в этой истории! Кажется, полгорода перебралось в Западную Германию. Действительно, с ума сойти!

— Доброе утро, Тутти, — сказал я приветливо. — Что стряслось?

Благодаря моей работе знакомишься со многими людьми. Тутти я знал по документальному репортажу о проституции во Франкфурте. Обворожительная девушка. Ее звали Гертруда Райбайзен,[51] но она называла себя Тутти, потому что имя Гертруда казалось ей безобразным. Сейчас моя старая приятельница ответила всего одним словом:

— Ляйхенмюлла.

— Ах, Ляйхенмюллер![52] — воскликнул я. — Так он у тебя!

— Ага, у меня, — услышал я в ответ. — И не хочет уходить. Каждый раз тот же спектакль! Но этт последнее представление! Если он ище раз сюда заявится, Макс тут же вытряхнет из него душу!

— А что он делает?

— Макс? Стоит рядом со мной. Дать ему трубку? Подожди-ка, я…

— Да нет, не твой Максе, Тутти! Ляйхенмюллер!

— Ах, этт! Отдувается в постели и говорит, что не уйдет, что хочет еще раз. — Голос Тутти помягчел. — Я без попрека, Вальта! Ты ж ничего не можешь поделать. Звоню же только потому, что ты сам велел, если Ляйхенмюлла опять будет у меня выкрутасничать.

— Я тебе очень благодарен, Тутти. Так трогательно с твоей стороны.

— Да ладно те, кончай! Ты ж мне нравишься, а чё ты ко мне не приходишь? Слушай, Вальта, этот Ляйхенмюлла торчит у меня с пятницы. Макс говорит, я должна помалкивать, парень хорошо платит и значит все о’кей. Как будто пенунзы[53] — это все! О моей бедной ракушке никто не думает!

— Так он у тебя с пятницы?

— Ну, уж три дня как! Ладно бы на пару часиков. А то мне уж кажется, что я — хомбрека![54]

— Кто-кто?

— Ты ж знаешь, Вальта. По-английски. Так ведь называется, хомбрека, не? Ну, баба, которая разрушает брак. Этт парень должен в выходные быть дома с семьей, не? А он тут вместо того раз за разом и все ему мало. Слушай, это уж не мужик, а бык какой-то! Не говоря уж о Гансике.

— Что еще за Гансик?

— Ну, моя канарейка. Он уж совсем не поет. Потому что мне некогда дать ему хоть бы пару листиков салата. Да и утром он долго сидит накрытым, потому как этот проклятый Ляйхенмюлла затрахает меня до полусмерти, а я потом не могу встать.

— А что Макс не может принести салата и открыть Гансика?

Макс Книппер[55] был сутенером Тутти, душа-человек.

— Дак он же меня ревнует к этому кенарю! — заявила Тутти, поставив ударение на последний слог.

— Ревнует? К птичке? Почему?

— Потому как я всем сердцем привязана к этт крошке, — ответила Тутти. — Моя птичка по крайней мере никогда не бьет меня по морде! — Я услышал неразборчивый мужской голос. — Ага, так оно и есть, можешь себе слушать, Макс, когда-то я должна была это сказать! Ну, так что, вызывать полицию?

— Нет, — сказал я. — Пожалуйста, не надо. У меня есть предложение получше. Передай Ляйхенмюллеру, что ты мне звонила, и я тебе сказал, что в пятницу Лестер торжественно поклялся…

— Кто торжественно поклялся в пятницу?

— Лестер. Главный редактор.

— Ах, так.

— Так вот, он торжественно поклялся, что уволит Ляйхенмюллера без предупреждения, если это еще хоть раз случится, и если парень не будет сидеть сегодня в десять часов в редакции.

— Этт что — правда? — в ужасе воскликнула Тутти.

— Конечно, нет. Он не решится. Такого специалиста! Но это единственная возможность без скандала доставить Ляйхенмюллера в офис. К счастью, он слабый человек.

— Разве? Я этого не заметила!

— Не в твоей области. Во всех остальных.

— И ты уверен, что это поможет?

— Обязательно. Только ты должна очень серьезно и драматично рассказать об увольнении и что я глубоко озабочен и уже списал его. Тогда он точно придет!

— Твое бы слово Богу на ухо! В любом случае, я щас этт так впарю твоему Ляйхенмюлла, что у него шляпа дыбом встанет, а не только его дурацкий сучок! Если кто уж поимел и, видит Бог, хорошо поимел, и не хочет свалить, хоть и видит, что я дошла до ручки, так я того терь на дух не выношу! Пока, Вальта. Если у меня не получится, я те опять позвоню. Не уходи!

— Нет-нет, я еще здесь. Но у тебя получится! До свиданья, Тутти. Привет Максу.

— Передам. So long,[56] Вальта! — И Тутти отключилась, а я со вздохом положил трубку на рычаг и вернулся к столику.

Бедная Люси уже подала новую порцию виски. Я сделал большой глоток.

— Плевать на парня, — сказал я.

— На Ляйхенмюллера? — с любопытством спросила Люси. — А кто это? Ну, и фамилия!

— Ну, вообще-то он Ляйденмюллер. Генрих. Но мы все зовем его Ляйхенмюллером, потому что он так выглядит. Всегда как перед смертью — худой, бледный, со впалыми щеками и вечно воспаленными глазами. Но, черт его побери — наш лучший макетчик за все время! Еще раз то же самое, пожалуйста, фройляйн Люси!

— Да, господин Роланд, — отозвалась Люси, огорченная до смерти. Она пролила немного «Чивас», когда наполняла стакан, ее рука дрожала, словно с похмелья. Но это была только жалость.

— Важная персона, — продолжал я тем временем.

— Кто?