Из "Дневника старого врача"

Получив в начале месяца жалованье, я никогда не мог свести концы с концами, и нередко случалось в Дерпте, что к концу месяца я сидел без чая или без сахара; в таком случае чай заменялся ромашкою, мятою, шалфеем. Когда, при отъезде за границу, нам выдана была вперед довольно значительная для нас сумма,- кроме денег на дорожные издержки, мы получили вперед за полгода наше заграничное жалованье (800 талеров в год), то с этими деньгами случилось у меня то же самое, что и с месячным жалованьем в Дерпте.

Приехав в прибалтийское Эльдорадо - Ригу, все ощутили какую-то неудержимую потребность покутить; а потом, вместо того чтобы спешить к месту назначения, кто-то предложил ехать в Берлин через Копенгаген морем, а потом на Гамбург и Любек. Ни мы, ни наше университетское начальство не знали, что отправляться весною в заграничные университеты для слушания курсов весьма нерасчетливо и непроизводительно.

Летний семестр, начинающийся после святой, весьма короток и неудобен. Надо отправляться за границу для учения только осенью, в середине октября.

Продлив время нашего путешествия избранием пути через Копенгаген, мы могли приехать в Берлин только в конце мая; семестр же продолжался только до половины августа, а гонорар за лекции мы должны были внести все-таки полный, семестральный. Ехать в Берлин через Копенгаген значило в то время искать случая, то-есть искать парусного купеческого судна в Риге.

На это понадобилось еще два дня, что с двумя другими, проведенными в кутеже, хотя и далеко не бесшабашном, составило уже четыре дня, канувших в Лету не только без пользы, но и со вредом для кармана. Нашлось дарусное датское судно, отправлявшееся обратно в Копенгаген, сколько помню, почти не нагруженное. Нас отправилось человек восемь, и все в первый раз в жизни делали путешествие морем.

Оно конечно, началось прежде всего морскою болезнью. На другой день все мы лежали влежку, проклиная тот час, когда решена была эта поездка. Еще день - и еще хуже. Поднимается шторм и страшная качка; кажется, что вот, вот, и наше судно развалится, лопнет, разобьется в щепки. Кто-то из нас выполз на палубу и умоляет капитана воротиться назад куда-нибудь к берегу; другие, несмотря на плачевную обстановку, смеются вместе с капитаном над наивным предложением товарища. Наступает темная бурная ночь, и мы (кажется, около Борнгольма) - на краю опасности, признаваемой и самим капитаном, Снасти трещат во всю ивановскую; волны играют судном, как мячиком; сверху льет ливмя, вокруг туман и не видать ни зги. Нас заперли внизу, всех в одной большой каюте, вылезать на палубу запретили.

Ужас да и только! Тянется, тянется и нескончаема кажется ночь; а ночью-треск, вой, свист, плеск волн кажутся еще страшнее и зловещее! Целых три дня длилась буря, а потом целый день был штиль, и только через неделю мы приехали в Копенгаген.

Первый раз в жизни в заграничном городе. Каково же первое впечатление? Помню ясно, что меня поразила всего более какая-то невиданная-еще мною городская опрятность, а затем - высокие цилиндрические тополи, придававшие городу также. необычайный для меня вид. Я тотчас же отправился по госпиталям, сделав предварительно визиты директорам госпиталя и клиник. Прием был очень радушный; видно было, что датские профессора еще не скучали от наплыва любознательных иностранцев. Только один, не профессор, а известный в то время в Копенгагене оператор (именно литотомист), видимо изумленный моим посещением, отказал мне присутствовать при его операциях, сказав коротко и ясно, что этого нельзя допустить.

Уже и в то время явно обнаруживалась ненависть датчан к немцам. Очевидно было присутствие двух враждебных лагерей и в ученом сословии. Несколько докторов и прозекторов из датчан, очень любезно отнесшихся ко мне, при первом же удобном случае раскрывали мне душу, полную ненависти к немцам.

- Всех, всех мы готовы принять по-дружески, только не немцев -наших злейших врагов.

Мне живо припомнились эти слова, очень живо, в Берлине, в 1863 году.

Я в почтовой карете еду из Гамбурга в Берлин. Для чего это я,- думаю я по дороге,- накупил столько фуляров в Гамбурге? Мне нравится утирать нос фуляром, и притом мой Мойер всегда носил в кармане фуляр. Да он нюхал табак и потому не употреблял белых носовых платков; а тебе зачем,-- ведь ты не нюхаешь?

Ну, да, впрочем, что же, разве много истрачено? Однакоже, давай-ка считать. И вот, едва ли не первый раз в жизни, я принялся сводить приход с расходом. Ведь так, пожалуй, нехватит и на полгода того, что осталось в кармане, Ну, это еще что? Давай-ка, сочтем, благо никого нет из пассажиров. Начинаю вынимать из бокового кармана; во-первых, что это? А, датский паспорт! Вот, подлецы; слупили чуть ли не три талера за паспорт, а на чорта его! Еще, пожалуй, с ним беды наживешь. Ведь этакое нахальство - навязывать проезжим иностранцам своя датские паспорта, чтобы содрать - лишних талера! Тут стоп! Остановка; дверцы кареты отворяются, влезает офицер. Милости просим. Счет деньгам приходится отложить. Посмотрим, что за особа. Молчание.