Из "Дневника старого врача"

Конечно, в полном смысле научными врачами, то-есть знакомыми с современною медицинскою литературою и современным направлением науки, были только немногие из них. Но в то время следить за современным направлением науки не так легко было не только у нас, но и на Западе. Я уже сказал об отсталости медицины этого времени в самой Германии. Поэтому я ужасно удивился, когда узнал, что в С.-Петербург приглашен был ко двору ее императорского высочества Елены Павловны профессор (одного небольшого университета), доктор Мандт.

Надо не забыть того, что год тому назад профессор Шлемм в Берлине привел на мою квартиру в Dorotheen Strasse неизвестного мне высокого и худощавого господина и, назвав его профессором доктором Мандтом, объявил мне, что этот господин получил приглашение ехать в Россию, желает познакомиться со мною и просит меня сообщить ему некоторые сведения о России.

У меня в это время был какой-то анатомический препарат под руками; я извинился перед незнакомцем, вымыл руки и предложил себя к услугам. Мандт вынул записную книжку, и первый его вопрос ко мне был о чинах в России. Я мог ему перечислить классное значение некоторых чинов. Мандт записал.

- Мне предлагают чин Hofratha, (Надворного советника) - спросил он,- имеет ли он значение в России?

- Как вам сказать?-отвечал я.-конечно, статский советник выше и почета больше.

- Ну, а касательно содержания?

- Жизнь в Петербурге мне совсем незнакома, и я ничего не могу вам сообщить положительного об этом деле.

Потом, рассказав мне несколько о своей хирургической деятельности в Грейфсвальде, Мандт раскланялся и ушел.

Не прошло и года с тех пор, как я неожиданно для меня встречаю Мандта за обедом у аптекаря Штрауха (брата доктора Штрауха).

Мандт познакомил меня с своею красивою женою, быв уже объявлен лейб-медиком ее высочества великой княгини Елены Павловны, и за обедом, сидя возле меня, имел бесстыдство сказать во всеуслышание, что врачи в России гонятся за чинами; о своей записной книжечке он уже забыл, о нашем знакомстве в Dorotheen Strasse - ни слова.

- Представьте,- разглагольствовал он за обедом,- я сегодня приезжаю к доктору Арендту, спрашиваю у швейцара, дома ли доктор, a он мне в ответ: "генерала нет дома". Ха, ха, ха: генерала!

Скоро после того о подвигах Мандта узнал Петербург. Еще не раз придется говорить и об этой, впрочем, недюжинной личности [...].

Мандт показал всем лейб-медикам, как они должны поступать, чтобы иметь прочное и мощное влияние на коронованных пациентов и их царедворцев.

В Петербурге, как и в Риге, госпитальные врачи, при первом нашем знакомстве, изъявили желание выслушать у меня курс хирургической анатомии. Наука эта, у нас и в Германии, была еще так нова, что многие из врачей не знали даже ее названия.

- Что это такое хирургическая анатомия? - спрашивает один старый профессор Медико-хирургической академии своего коллегу,- никогда-с не слыхал-с, не знаю-с.

Но в русском царстве нельзя прочесть и курса анатомии при госпитале, не доведя об этом до сведения главы государства, и Н. Ф. Арендт взялся испросить разрешение государя.

Оно было дано с тем, чтобы употреблять для демонстрации трупы только тех больных, к которым при жизни не являлись никакие родственники в больницу. Это, конечно, разумелось само собою.

Лекции мои продолжались недель шесть.

Слушателями были, кроме врачей Обуховской больницы, сам Н. Ф. Арендт, не пропускавший, к моему удивлению, буквально ни одной лекции, профессор Медико-хирургической академии Саломон, многие практики-врачи.

Обстановка была самая жалкая.

Покойницкая Обуховской больницы состояла из одной небольшой комнаты, плохо вентилированной и довольно грязной. Освещение состояло из нескольких сальных свечей. Слушателей набиралось всегда более двадцати.

Я днем изготовлял препараты, обыкновенно на нескольких трупах, демонстрировал на них положение частей какой-либо области и тут же делал на другом трупе все операции, производящиеся на этой области, с соблюдением требуемых хирургическою анатомиею правил.

Этот наглядный способ особливо заинтересовал слушателей; он для всех них был нов, хотя почти все слушали курсы и в заграничных университетах [...].

Время мое все уходило на посещение госпиталей и приготовления к лекциям.

Не мало операций в госпиталях Обуховоком и Марии Магдалины было сделано мною в это время, и я,- как это всегда случается с молодыми хирургами,- был слишком ревностным оператором, чтобы отказываться от сомнительных и безнадежных случаев.

Меня, как и всякого молодого оператора, занимал не столько сам случай, то-есть сам больной, сколько акт операции,- акт, несомненно, деятельного и энергичного пособия, но взятый слишком отдельно от следствий.

Мне казалось в то время несправедливым и вредным для научного прогресса судить о достоинстве и значении операции и хирургов по числу счастливых, благополучных исходов и счастливых результатов.

Что делать, когда суждениям молодых людей суждено быть иными и отличными от суждений зрелого возраста и стариков!