Из "Дневника старого врача"

"Характеристическую черту М. и, конечно, один из главнейших источников всей его деятельности составляла редкая его любознательность... Чувствуя, как быстро подвигались медицинские и естественные науки, он употреблял всевозможные усилия, чтобы не остаться при том образовании, которое получил... Ежегодно умножал он свою библиотеку новыми и старыми сочинениями (за два дня до своей смерти писал еще он, 84-летний старец, чтобы ему немедленно выслали новое издание химии Либиха)... Нельзя не подивиться... необыкновенной легкости и сметливости, которым тотчас находилось практическое приложение к делу", огромному количеству фактов, усвоенных М. из русской и зарубежной литературы по медицине и естествознанию (А О. Армфельд).

Только впоследствии, приехав в Москву на время, после окончания курса в Дерпте, и нарочно сходив на лекцию Мухина, я убедился в моей невинности. Я слушал целую лекцию с большим вниманием, не пропустив ни слова, и к концу ее все-таки потерял нить, так что потом никак не мог дать себе отчета, каким образом Ефрем Осипович, начав лекцию изложением свойств и проявлений жизненной силы, ухитрился перейти под конец "к малине, которую мы с таким аппетитом в летнее время кушаем со сливками". Пропускаю другой приведенный им пример:

"о букашке, встречаемой иногда нами в кусочке льда, которая, отогревшись на солнце, улетает с хрустального льда, воспевая (т. е. жужжит) хвалу богу",пропускаю потому, что догадываюсь о связи жизненной силы с оттаявшею букашкою в этом примере.

Мухин, однако же, добросовестно, по-своему, конечно, исполнял обязанности профессора и прочитывал свою физиологию на лекциях от доски до доски, и если что из своих лекций откладывал, то потом не оставался в долгу у слушателей; откладывая же он постоянно чтение о половых женских органах, приходившееся обыкновенно в великий пост: "нам следовало бы теперь говорить,- повторял он ежегодно в это время,- о деторождении и половых женских органах; но так как это предмет скоромный, то мы и отлагаем его до более удобного времени".

(Поправка из биографии, написанной человеком, много лет близко знавшим Мухина: "С любовью к труду, к науке равнялось в нем одно только чувство любовь к отчизне... Все, что отзывается родным духом... было ему дорого, все близко его сердцу. Эта привязанность ко всему отечественному, которую выражал он при каждом случае с обычным своим жаром и увлечением, нередко подавала повод подозревать и даже гласно обвинять его в невнимании или нерасположении ко всему чужому... Мухин, непритворно радуясь каждой встрече с замечательным дарованием, радовался вдвойне, если это дарование принадлежало его соотечественнику" (А. О. Армфельд). Отсюда, конечно, исключительное внимание Мухина к своему гениальному ученику, П.)

Не так совестлива и пунктуальна была в изложении своего предмета другая московская знаменитость тогдашнего времени - Матвей Яковлевич Мудров, хотя мне и сказывали, что прежде, придерживаясь Иосифа Франка, он излагал в течение года (по три часа в неделю) полный synopsis (Обзор.) терапии; но при мне, когда он переседлался уже в бруссэисты, Матвей Яковлевич читал, что называли, через пень в колоду, останавливаясь исключительно только на новом учении о горячках. Он много мне принес пользы тем, что беспрестанно толковал о необходимости учиться патологической анатомии, о вскрытии трупов, об общей анатомии Биша и тем поселил во мне желание познакомиться с этой terra incognita. (Неведомой областью)

Но сам он, как я и видел однажды при вскрытии тифозного, был белоручкою, очевидно, незнакомым с этим делом. Когда один студент начал вскрывать кишку, чтобы найти там inflammatio membranae mucosae gastro-intestinalis, мой Матвей Яковлевич убежал на самую верхнюю ступень анатомического амфитеатра и смотрел оттуда, конечно, притворяясь, будто что-нибудь видит, и в извинение своего бегства от патологической анатомии приводил только: "я-де стар, мне не по силам нюхать вонь" и т. п.

Кроме того, что он не излагал нам, да и не мог изложить своей науки, хотя бы в кратких очерках, М. Я. терял много времени на разные allotria, (Отступления) часто приходившие ему ни с того, ни с сего в голову. Так, однажды большая половина лекции состояла в том, что он какого-то провинившегося кутилу-студента из семинаристов заставил читать молитву на Троицын день. Часто пристрастие к бруссэизму он обнаруживал тем, что в длинных рапсодиях начинал насмехаться над броунизмом. Сравните-ка наше теперешнее простое и рациональное лечение тифа с прежним. Теперь пиявки к животу, прохладительное и москательное питье,- и больной постепенно поправляется. А прежде? Сначала t. valeriana, потом serpentariae и arnica, камфора, moschus и, наконец, когда все это не помогало,- Иверская божия матерь.