Из 'Дневника старого врача'

То было время дуэлей в Дерпте. Периодические дуэли то усиливались (и едва ли не тогда, когда их преследовали), то уменьшались.

Крафтштрему и ректору дуэли, разумеется, были не по сердцу, особливо случившиеся вскоре одна после другой: одна - мнимая, другая - действительная.

Русский студент, сорви-голова, Хитрово безнадежно вляпался в одну приезжую замужнюю, женщину. Желая всеми силами обратить на себя внимание этой дамы, Хитрово придумал такую штуку: увидев предмет своей любви на одном концерте, он бросился стремглав к ректору с донесением, что убил одного студента на дуэли в лесу и предает себя произвольно в руки правосудия.

Ректор отправил Хитрово с карцер, а сам с фонарями, педелями и полицией отправился в лес отыскивать труп убитого, Проискали целую ночь, и ничего не нашли.

На другой же день оказалось, что вся эта история - выдумка взбалмошного влюбленного.

Другая же, действительная, даже наделала много хлопот Крафтштрему.

Нашли действительно убитого студента в лесу и, несомненно, убитого на пистолетной дуэли. Разыскивали не мало, но все оставалось шитым и крытым.

В это самое время ехал через Дерпт за границу государь Николай Павлович. Можно себе представить, как струсил Крафтштрем. Он явился с докладом к государю на почтовую станцию; государь не выходил из кареты, и когда Крафтштрем донес ему о случившемся, то государь прямо объявил ему:

- Ну, что же, так разгони факультет.

Вот тебе раз! Что тут поделаешь? Разгони факультет! Да какой,- их целых четыре,- и как его разгонишь?

Вот в это-то тревожное время и случилась еще одна дуэль на студенческих геберах.

Рана была грудная и опасная. Меня позвали на третий день, когда уже развилось сильное воспаление плевры. Я дня два посещал раненого, вскоре затем отдавшего богу душу.

Меня призывают к Крафтштрему:

- Вы лечили раненого на дуэли?-спрашивает он меня. - Я.

- Вы знали, что он был ранен на дуэли?

- Я мог бы вам ответить, что не знал, так как никто мне не докажет, что я знал; но я не хочу вам лгать, и потому говорю: знал.

- А когда знали, то почему не донесли по закону? Вы будете отвечать...

Назначается суд, не университетский, не домашний, а уголовный. Затем, прощайте,- прибавил он.

Суд, действительно, начался, и меня притянули к нему. На суде я сказал то же самое, что мне никто не докажет, что я знал о дуэли, но я сознаюсь, что знал; а не донес потому, что, во-первых, твердо был уверен в существовании доноса о дуэли и помимо меня; а во-вторых, считал для раненого вредным судебное дознание, неизбежное, если бы я донес при жизни больного, находившегося в опасности; по смерти же я, действительно, доносил по начальству о приключившейся от грудной раны смерти вследствие воспаления в плевре.

Итак, эта дуэль расстроила меня с Крафтштремом. Я перестал посещать его. Встречаясь на улице, мы не кланялись друг другу. Я получил через совет выговор от министра.

Натянутые мои отношения к попечителю продолжались несколько месяцев.

Появление на свет 1-й части моих клинических анналов доставило мне, почти в одно и то же время, приятность и выгоду. Приятны, чрезвычайно приятны были для меня привет и дружеское пожатие руки профессора Энгельгардта.

Энгельгардт (профессор минералогии), цензор и ревностный пиэтист, неожиданно является ко-мне, вынимает из кармана один лист моих анналов, читает вслух, взволнованным голосом и со слезами на глазах, мое откровенное признание в грубейшей ошибке диагноза, в одном случае причинившей смерть больному; а за признанием следовал упрек своему тщеславию и самомнению. Прочитав, Энгельгардт жмет мою руку, обнимает меня и, растроганный до-нельзя, уходит.

Этой сцены я никогда не забуду; она была слишком отрадна для меня.

Выгода, доставленная мне анналами, получена с другой, почти противоположной, стороны.

В то время, когда я писал свои анналы, в Дерпте был распространен сифилис в значительных размерах между студентами и бюргерской молодежью.

Полицейских санитарных мер не существовало. Я, в статье о сифилисе, настаивал на безотлагательном введении этих мер, говоря, что если нельзя предохранить слабых детей от падения, то надо, по крайней мере, сделать падение это как можно менее вредным.

Пошли толки, и я услышал, что Крафтштрем читал эту статью некоторым из влиятельных городских людей, причем хвалил меня за правду и нелицемерие.

Это случилось именно в то время, когда я намеревался воспользоваться университетскою суммою, назначенною для ученых экспедиций,- поехать в Париж для осмотра госпиталей. Это дело должно было идти через попечителя. Я и отправился к нему, обнадеженный слухами о расположении его ко мне.

Прием был, действительно, очень радушный; Крафтштрем обещал мне полное содействие в министерстве.

В январе 1837 года я и отправился в Париж, получив пособие от университета на путевые издержки.