Из дневника улитки

И вот что, дети, я привез из Вупперталя, где на надежно функционирующей подвесной дороге мирно уживаются многочисленные сектанты, верящие в чудеса: в августе Лизбет, уже доставившая Скептику множество улиток известных ему видов, принесла такого слизня, которого он, знавший наперечет названия всех видов моллюсков класса гастропод, не смог никуда отнести. Размером она была с лесную улитку, но брюшко не суживалось в киль. Ее красный цвет был не ржаво-красный, кирпично-красный или огненно-красный, как у всех дорожных улиток, — мантия ее была пурпурная в серовато-черную крапинку. Как у садовой улитки, брюшко ее было желтоватым, но прозрачная ползательная слизь отсвечивала зеленым. Ее дыхательное отверстие было обрамлено утолщенной кромкой, как у желтой червеобразной улитки, но само это отверстие располагалось не на заднем кончике мантии, а ближе к середине, как у дорожных улиток. Она казалась гибридом дорожной и червеобразной улитки. Сколько Скептик ни листал мысленно специальную литературу по улиткам, такой улитки не мог там найти. Бессмысленно было спрашивать Лизбет, где она ее нашла. Тем не менее он подверг немую настоящему допросу, под конец даже вышел из себя. Его интересовали все мелочи: была ли почва там сухая, песчаная или сырая и затененная, находилась ли загадочная улитка на гнилой древесине, на каменной кладбищенской ограде или во мху. Он чуть не побил Лизбет. (Или же Скептик, во что мне трудно поверить, все же ударил упорно молчавшую Лизбет по пальцам или по затылку рукой или линейкой, с помощью которой чертил свои таблицы?) Позже выяснилось, что загадочная улитка предпочитала почву хвойного леса, но хорошо себя чувствовала и в сухих листьях, хотя не имела признаков бурой дорожной улитки, встречающейся на пустошах и в грибных сосновых лесах.

Город, в котором мистика и ремесла карабкаются с горы на гору: видимо, функционируют днем и ночью — там всегда горит свет. Скептику не пришлось колотить Лизбет — без применения силы к ней вернулась речь. Медленно, то и дело замолкая, Лизбет начала выдавливать из себя какие-то звуки, как только Скептик сажал загадочную улитку на ее предплечье, тыльную сторону ладони или колено. Делал он это без всяких определенных намерений, ибо и раньше сажал на ее тело улиток, но эта завуалированная ласка ничуть на нее не действовала; однако загадочная (чудодейственная) улитка вернула Лизбет дар речи. С каждым днем из нечленораздельного мычания и гортанных стонов Лизбет все отчетливее вычленялись отдельные слова. Она уже не совсем внятно бормотала что-то себе под нос. И спустя неделю могла сказать, где она нашла загадочную улитку: «Да у моего Ханнеса».

В Вуппертале борьба идет за два избирательных округа, где в шестьдесят пятом мы уверенно победили, набрав 44 и 44,5 процента голосов. Расшевелить наших здешних товарищей, излишне самоуверенных и погрязших в своем муниципальном болоте, было бы (тоже) просто чудом; но на нынешних выборах мы добрались до 48,6 и 49,6 — с трудом верится.

На этом дело остановилось. Покуда мускулистая нога загадочной улитки продвигалась вверх по руке Лизбет — через локтевой сгиб к плечу, — а ее слизистый след склеивал светлый пушок на ее коже, Лизбет говорила о своем сыне: что именно она сказала Ханнесу, что Ханнес рассказал ей о кроликах и ежиках и о том, что случилось, когда Ханнес играл с другими кладбищенскими детьми (как они поссорились из-за потерянных и найденных косточек); но говорила Лизбет, только пока улитка находилась на ней. Иногда Штомма присутствовал при этих сеансах (с незажженной трубкой в руке). Он, конечно, был удивлен, но не слишком, поскольку уже давно считал Скептика доктором, более того — еврейским доктором. Он сказал: «Ну вот, опять заговорила» — и раздобыл в городе новенькую школьную тетрадь: в эту тетрадь Скептик записывал ход медленного, перемежающегося рецидивами выздоровления Лизбет.

Когда мы, сделав крюк в Рейдт, хотели пообедать в ресторане «Крефельдер хоф», к дверям подкатил Кизингер. Несколько посетителей выскочили из-за столиков, чтобы поглядеть на него из окна. Ринулась туда же и наша официантка (в эту минуту как раз принимавшая наш заказ), хотя уж для нее-то наш Сладкоголосый никак не мог представлять интереса. Даже со спины было видно, что веселый Драуцбург ей больше нравился и что она неохотно поддалась общему порыву. Поэтому я крикнул: «Принесите нам, пожалуйста, перца», хотя перчить-то пока было нечего. Официантка отошла от окна, улыбнулась как бы с облегчением, поставила на стол перечницу и, пока Кизингер вылезал из машины под аплодисменты парней из Молодежного союза ХДС/ХСС, приняла наш заказ. Вот и вы, дети, не называйте меня «типичным тираном», когда я отрываю Франца от телевизора и «летающих тарелок», хитростью отвлекаю Рауля, не даю ему плыть по течению. Ибо общее течение — это мой враг. Оно создает единодушие, которого я боюсь. Ибо в конце концов единая воля обретает единый голос, требующий освобождения-спасения-исцеления-чуда. (Писатель, дети мои, это человек, который пишет против течения.)