Из дневника улитки

Пригвоздить улитку к кресту. Никакого шума. Глазные щупальца развести в стороны. Никакой крови, лишь слизь у подножия креста.

В ту ночь, когда они оба занимались любовью до полного изнеможения (будучи в отчаянии по разным причинам), Скептик начал рассказывать — оттого что улитку растоптали, оттого что норд-ост дул не переставая, оттого что Лизбет приставала с расспросами — о себе и своем прошлом, о страхе, о бегстве, пока Лизбет не узнала все и слишком много. Но он покуда еще ничего не опасался.

После собрания в Мисбахе (Верхняя Бавария) бургомистр (социал-демократ) отвел меня в сторонку, чтобы по поручению мюнхенской уголовной полиции сказать мне, что меня угрожают убить. Я ответил: «Да-да, я знаю. В последнее время я часто слышу такие угрозы. Но возле меня обычно топчутся двое в штатском. Так что есть кому обо мне позаботиться». Но бургомистр не успокоился, да и я заволновался, когда он сказал, что среди ночи ему позвонили из Берлина: «Ваша жена сегодня утром подала в полицию заявление…»

Слова тоже отбрасывают тень. Следовало ли Скептику ничего ей не рассказывать, оставить все при себе? Но в той ситуации — лежа с ней в постели, в изнеможении от любовных ласк, весь во власти плоти, в плену ее рук и ног; согретый ее близостью (принятой им за преданность) — он начал говорить и выложил все до конца.

На аэродроме Темпльхоф меня ожидали Анна и двое в штатском. Только в такси я узнал: в полночь Франц услышал телефонный звонок, спросонья снял трубку и, услышав фразу «Прогремит выстрел», вежливо, как он умеет, попросил уточнить, что это значит, но, услышав лишь монотонное повторение той же фразы, опять (видимо, не успел окончательно проснуться) улегся в постель. За завтраком он рассказал про ночной звонок. Франца звонок раздосадовал, но в то же время и насмешил и немного напугал: «Понимаешь, голос был какой-то механический, и вообще… Как в кино. Кто этому поверит…»

Дети, я, охрипший от собраний в Мисбахе, перепугался не на шутку. Кажется, нам грозит успех. Некто по имени Франц Йозеф Штраус спустил с цепи ненависть. Если мы и впрямь победим, он пометит цели. (Скептику следовало бы ограничиться байками о счастье однополой любви и не рассказывать о себе.)

28

Всегда попадаются на пути, ссылаются на законы, выдают себя за знакомых ваших знакомых, едва войдя, похлопывают вас по плечу, спрашивают, не нуждаясь в ответе (и не ожидают его), притворяются половичком-плевательницей-зубочисткой (бывшими в употреблении).

Их называют склочниками. С их уст не сходит: принять постановление о списании остаточных издержек, потребовать изменения приговора, подготовить к рассмотрению, издать распоряжение о сбережениях жертв войны, повлиять на приговор социального суда такой-то земли, на Управление недвижимости, на возврат предварительных расходов, касательно, в данном городе, возместить, неоднократно. После каждого собрания — едва люди начинают расходиться — они подступают ко мне (в то время как я мысленно уже подвожу черту) и излагают свои жалобы. Окружают плотным кольцом. Почти у всех гнилой запах изо рта. Говорят излишне громко, словно в зале суда, и больше всего боятся, что их прервут. А то и шепчут, вкрадчиво и настырно, или же восклицают с гневом и пафосом. Подобострастные. Затравленные. Прилично одетые господа.

Они настойчиво просят меня полистать фотокопии, которые уже до меня много раз кем-то читаны и потрепаны по краям.

Переписка с адвокатами и (за это время умершими) руководителями отделов. Извещения об увольнении, отрицательные ответы, медицинские заключения (свищ прямой кишки). Передо мной выкладывают свидетельства священников и итоги судебно-медицинской экспертизы. Затасканные до дыр удостоверения. Кольхаас и его кони. (Когда Скептик рассказал в подвале эту вечно актуальную историю, Штомма воскликнул: «Так он же был в своем праве!»).

Я перелистываю бумажки. Бисерным почерком без полей. Красным подчеркнуто: «За якобы полученное разрешение на проезд… и после отказа в пособии для неимущих… Страх перед фактами… нагло замяли… Государство бесправия!»

Они просят и угрожают. Я говорю: «Так быстро я не могу…» Они: «Знаем мы эти отговорки…» На это я: «К сожалению, у меня сейчас нет времени…» Они: «Мы-то думали, вы — за справедливость…» Я: «Но сейчас мне пора…» Они: «Девять лет по судам…»

На их лицах — вера и преданность. (С тех пор как против улитки выдвинуто обвинение, все процессы естественным образом замедляются.) На других лицах — решимость бить в набат. Лица из прошлого. (Мои сувениры: реликты бюрократии.)

Такие, как Кольхаас, — периферия нашего движения. (Теперь он бегает по инстанциям и сам себе назначает сроки.)

Мои сроки накладываются друг на друга, в залах слишком жарко.

Слепые копии отрицательных ответов.

Приветственный адрес бессилия: «К сожалению…»

Общие, ставшие уже привычными завалы дел.

Все время возникают чрезвычайные обстоятельства: мы все перегружены.

А срочные случаи не можем обработать: в конце концов, мы не волшебники.

Время, как говорят потребители, бежит все быстрее.

Пустые бланки дают ответ: задним числом в указанный срок.