Тут начался новый этап моего общения с Андреем Дмитриевичем. Из личного он перешел в письменный. С его стороны это были поздравительные телеграммы – Новый год, день рождения, «поздравляем с французской премией «Свободы»», «получил такую-то, посланную вами, книгу, благодарю». Это были открытки, написанные рукою Елены Георгиевны и подписанные «Андрей – Люся», или «Люся – Андрей», и, наконец, довольно длинные письма Андрея Дмитриевича. Разумеется, я писала как можно чаще. Мы сознавали, что письма идут через Лубянку, и это наносило большой ущерб содержанию нашей переписки.
Расскажу сначала об одной телеграмме. Она вызвана была попыткой Сарры Эммануиловны Бабенышевой повидаться с Сахаровым в Горьком. Приехала туда, захватив с собой подарок: любимый Андреем Дмитриевичем сухой шоколадный торт. Встретивший ее у дверей дежурный незамедлительно переправил ее в милицию (благо, напротив) на допрос: зачем, почему, с какой целью она приехала. «Повидаться с друзьями». Ей купили обратный билет в Москву. Она уехала, взяв с участкового начальника обещание, что торт будет от имени приезжей доставлен адресату. Через несколько часов я получила телеграмму от Сахаровых: «Грустно едим торт без Сарры». Торт был передан по назначению, московского же адреса Сарры Эммануиловны они не знали, но хотели с благодарностью известить нас, что о ее приезде осведомлены. Нам тоже было важно узнать, выполнил ли начальник свое обещание.
Приведу несколько примеров из драгоценных писем Андрея Дмитриевича.
«…Если я чувствую себя свободным, то в частности потому, что стараюсь в своих действиях исходить из своей конкретной нравственной оценки и не считаю себя связанным ничем, кроме этого», – писал он в одном письме.
А в другом, гораздо позднее:
«…Больная спина и межреберная невралгия давно в прошлом, вообще мне в этом году относительно повезло по сравнению с тем, что было три года назад. Но если так будет повторяться каждые три года моего пребывания в Горьком, я долго не выдержу (это моя любимая шутка, и если я Вам ее уже писал, простите)…»
Эту «шутку» он писал впервые и это была единственная полученная мною от него жалоба.
Приведу еще один отрывок – из письма, посланного в отсутствие Елены Георгиевны:
«Отвечаю с некоторым стеснением на Ваши «бытовые» вопросы.
Я не болею, т. е. в основном здоров. Картошку, свеклу, капусту, морковь, яблоки, гранатовый сок, хлеб, конечно, я ношу себе сам – кто же еще – но не пудами, так что это не предмет для беспокойства; также сам ношу в прачечную крупные вещи (вызвать на дом мы не имеем возможности) и стираю мелкие, подметаю и мою пол и т. п. – все это меня совсем не затрудняет. Я давно умею готовить такие блюда, как щи из свежей капусты, картошку, мясной суп, гречневую кашу, и, конечно, – ежедневную вареную свеклу, и еще кое-что…»
А вот другой отрывок, пожалуй, самый существенный:
«…Я сказал – будем надеяться, и сразу вспомнил разговор с одним замечательным литовцем ночью в Вильнюсе после суда над Сережей8
. Он сказал (приблизительно) – хорошо жить, когда есть надежда. Но надо научиться жить и когда никакой надежды нет. Все же я думаю, что он не совсем прав – просто сильные люди переносят в трагической ситуации предмет своих надежд в иную, более идеальную (или наоборот) плоскость…»3
И вот началось пятое действие драмы.
Сначала осенью 1981 года, они оба, Андрей Дмитриевич и Елена Георгиевна, объявили голодовку с требованием визы в Америку Лизе Алексеевой к ее жениху. Длилась она 17 дней и совершенно изнурила обоих. Своего они, однако, добились: Лиза получила визу и уехала.
Следующая голодовка началась в мае 1984 года. Андрей Дмитриевич потребовал, чтобы Люсю отпустили в США для свидания с родными и лечения. Совершалась она при обстоятельствах трагических: Елена Георгиевна – под следствием, а он насильно отвезен в больницу и подвергнут мучительному физически и унизительному морально насильственному кормлению.
И то же весною 1985 года – относительно него вторично. Он еще раз объявил голодовку и снова был насильно отправлен в больницу, снова не сдался и снова подвергся принудительному кормлению.