Из дневника. Воспоминания

24 марта 78, пятница, Переделкино. Разговор по телефону с соседкой, из которого выяснилось, что Л. З. [Копелев] прочел ей свой новый опус, в котором опять поносит А. И., и что между ними вышла ссора, чуть не до разрыва. У соседки трезвый, добрый и музыкальный ум (не в смысле искусства, а в смысле такта); ничего вульгарнее и бестактнее сейчас, чем ненавидеть А. И. (и писать возражения на «Круг») – нет. А он, видите ли, разоблачает Ветрова и кроме того, что с помощью его изобретенья обнаружили действительного шпиона. Насчет Ветрова я подозреваю, что это поклеп на себя А. И. (чтоб иметь право корить других); а уж насчет изобретенья! То тут уж, даже если и поймали одного шпиона (в чем сомневаюсь), все равно загубили этим открытием миллионы невинных.

18/IV субб., Москва. В эфире – голос Али Солженицыной, защищающей в Западной Европе Алика Гинзбурга. К счастью, в последних ее заявлениях появились и Орлов и Щаранский, а то было неприлично. Все интервью умны и толковы; о работе А. И. и о его образе жизни говорит почти слово в слово то, что написано у меня в «Ключе»¹¹². Голос сухой и точный и сдержанный.

12 мая, пятница, 1978. Переделкино. Событие – уже неделю как читаю и перечитываю письмо от А. И. Да, да! От него сила, горечь, горе, счастье. От одного почерка. Длинное, щедрое. «Процесс жизни превратился в процесс работы». Просит прощения, что долго не писал, милый, милый, пусть никогда не пишет, я знаю, что меня он любит почти так, как я его. Мне, будто ребенку: «Помните, в день, когда меня взяли, я обещал прийти вечером к Вам, и не пришел. Значит, приду».

Накануне ночью он мне приснился. А написано его письмо мне – в день пожара, 27/III¹¹³.

Дети учатся английскому. Вот и напрасно так волновались здешние умники.

Я ему 2 здешние дня писала письмо. О пожаре. Обо всем. Он в письме беспокоился, что ремонт – ловушка… Ну, вот и не предстоит ловушка. Я его утешила.

Интересны были Сахаровы, не литературно, а психологически. Он и она пришли в 8 ч. вечера в пасхальную субботу, принесли 2 крашеных яйца: она Люше, он – мне. Очень все приветливо и ласково. Л. устроила хороший стол, все были добры друг к другу. Он не сказал, но мне было понятно, что книга им обоим не понравилась¹¹⁴. Несколько дельных фактический замечаний (не Ковалев арестован после взлома в нашей квартире, а Твердохлебов). Но интересно было: А. Д. о себе. Т. к. я о нем написала неудачно, то он понял, будто я его сопоставляю с А. И. или противопоставляю ему. (У меня и в мыслях не было: они и не сопоставляемы и не противопоставляемы; они – «в огороде бузина, а в Киеве дядька».) Но вот в чем суть:

«Вы пишете, что Солженицын взял на себя миссию, задал себе урок, вериги и пр. Я знаю, он считает, что не он взял, а на него Бог возложил. Я же ничего на себя не взял и на меня никто ничего не возложил. У меня судьба особенная, а не миссия. Мною двигали обстоятельства, а не долг. Сначала моя судьба была работать на объекте и делать эту проклятую бомбу. Потом моя судьба – бороться за права. Это обстоятельства так меня поворачивали… Он говорил: «Я на время лютый». А я его транжирю как попало, потому что у меня нет миссии… Ужасная у него фраза, что пусть его сына убьет – он будет продолжать свое дело. Это ужасно. Я никогда бы ни о ком не мог так сказать. Ужасен призыв жить не по лжи. Для меня главное, чтобы люди были живы… Вот Джемилеву дают прописку в Ташкенте, а он рвется в Крым. Значит, опять тюрьма, голодовка и смерть. Я уговариваю Твердохлебова уехать, они ведь его не прописывают даже в Петушках. Он не хочет… Вы совершенно неправы насчет отъездов. Пусть люди едут. Культура явление более сложное, она пересекается».

Такова была суть самой длинной речи А. Д., которую я слышала.