Из дома вышел человек…

Мы с ним никогда не дружили. Хотя, впрочем, дружили, и даже очень. Я тут чего-то напутал: мы именно с ним не дружили и всегда были в ссоре. А поссорились мы с ним так: Я стоял около магазина; там выдавали сахар, и я стоял в очереди и старался не слушать, что говорят кругом. У меня немножечко болел зуб и настроение было неважное. На улице было очень холодно, потому что все стояли в ватных шубах и всё таки мерзли. Я тоже стоял в ватной шубе, но сам не очень мерз, а мерзли мои руки, потому что то и дело приходилось вынимать их из кармана и поправлять чемодан, который я держал, зажав ногами, что бы он не пропал. Вдруг меня ударил кто-то по спине. Я пришел в неописуемое негодование и с быстротой молнии стал обдумывать, как наказать обидчика. В это время меня ударили по спине вторично. Я весь насторожился, но решил голову назад не поворачивать и сделать вид, буд то я ни чего не заметил. Я только на всякий случай взял чемодан в руку. Прошло минут семь, и меня в третий раз ударили по спине. Тут я повернулся и увидел перед собой высокого пожилого человека в довольно поношенной, но всё же хорошей ватной шубе.

– Что вам от меня нужно? – спросил я его строгим и даже слегка металлическим голосом.

– А ты что не оборачиваешься, когда тебя окликают? – сказал он.

Я задумался над содержанием его слов, когда он опять открыл рот и сказал:

– Да ты что? Не узнаешь что ли меня? Ведь я твой брат.

Я опять задумался над его словами, а он снова открыл рот и сказал:

– Послушай ка, брат. У меня не хватает на сахар четырех рублей, а из очереди уходить обидно. Одолжи ка мне пятерку, а мы с тобой потом рассчитаемся.

Я стал раздумывать о том, почему брату не хватает четырех рублей, но он схватил меня за рукав и сказал:

– Ну так как же, одолжишь ты своему брату немного денег? – и с этими словами он сам расстегнул мне мою ватную шубу, залез ко мне во внутренний карман и достал мой кошелек.

– Вот, – сказал он, – я, брат, возьму у тебя взаймы некоторую сумму, а кошелек, вот смотри, я кладу тебе обратно в польто. – И он сунул кошелек в наружный карман моей шубы.

Я был, конечно, удивлен, так неожиданно встретив своего брата. Некоторое время я помолчал, а потом спросил его:

– А где же ты был до сих пор?

– Там, – отвечал мне брат и махнул куда-то рукой.

Я задумался: где это «там»; но брат подтолкнул меня в бок и сказал:

– Смотри: в магазин начали пускать.

До дверей магазина мы шли вместе, но в магазине я оказался один, без брата. Я на минутку выскочил из очереди и выглянул через дверь на улицу. Но брата ни где не было.

Когда я хотел опять занять в очереди свое место, меня туда не пустили и даже постепенно вытолкали на улицу. Я, сдерживая гнев на плохие порядки, отправился домой. Дома я обнаружил, что мой брат изъял из моего кошелька все деньги. Тут я страшно рассердился на брата, и с тех пор мы с ним никогда больше не мирились.

Я жил один и пускал к себе только тех, кто приходил ко мне за советом. Но таких было много, и выходило так, что я ни днем, ни ночью не знал покоя. Иногда я уставал до такой степени, что ложился на пол и отдыхал. Я лежал на полу до тех пор, пока мне не делалось холодно, тогда я вскакивал и начинал бегать по комнате, что бы согреться. Потом я опять садился на скамейку и давал советы всем нуждающимся.

Они входили ко мне друг за другом, иногда даже не открывая дверей. Мне было весело смотреть на их мучительные лица. Я говорил с ними, а сам едва сдерживал смех.

Один раз я не выдержал и рассмеялся. Они с ужасом кинулись бежать, кто в дверь, кто в окно, а кто и прямо сквозь стену.

Оставшись один, я встал во весь свой могучий рост, открыл рот и сказал:

– Прин тим прам.

Но тут во мне что-то хрустнуло, и с тех пор можите считать, что меня больше нет.

〈1935–1937

〉

297

Один человек лёг спать верующим, а проснулся неверующим.

По счастию, в комнате этого человека стояли медицинские десятичные весы, и человек этот имел обыкновение каждый день утром и вечером взвешивать себя. И вот, ложась на кануне спать, человек взвесил себя и узнал, что весит 4 пуда 21 фунт. А на другой день утром, встав неверующим, человек взвесил себя опять и узнал, что весит уже всего только 4 пуда 13 фунтов. «Следовательно», решил этот человек, «моя вера весила приблизительно восемь фунтов».

〈1936–1937

〉

298

Два человека разговорились. При чём один человек заикался на гласных, а другой на гласных и на согласных.

Когда они кончили говорить, стало очень приятно – буд то потушили примус.

〈1936–1937

〉

299

– Я не советую есть тебе много перца. Я знал одного грека – мы с ним плавали на одном пароходе – он ел такое страшное количество перца и горчицы, что сыпал их в кушанья неглядя.

Он, бедный, целые ночи просиживал с туфлёй в руках…

– Почему? – спросил я.

– Потому что он боялся крыс, а на пароходе крыс было очень много. И вот он бедняжка, в конце концов, умер от бессонницы.

3 января 1938 года.

300 Четвероногая Ворона

Жила была четвероногая ворона. Собственно говоря, у неё было пять ног, но об этом говорить не стоит.