Из Египта. Мемуары

В эту минуту квинтет взял несколько нот, гости расступились, освобождая середину комнаты, чтобы увидеть, как Вили, младший сын, вальсирует с матерью под Верди по случаю ее столетия. Они описали несколько тщательно отрепетированных кругов, остановились на миг и снова под общие аплодисменты закружились в свете сотни свечей; наконец Вили подвел мать к ее месту, где уже ждала моя мама, чтобы помочь старой даме сесть. Вили выпустил свою мать, не спросясь приобнял мою и стремительно увлек за собой, закружил в вихре вальса – бывший пехотинец, сражавшийся при Валь-Мадджио и Сант-Освальдо, поворачивал, точно велосипедный руль, то в одну, то в другую сторону дочь торговца велосипедами из Ибрахимии, доказывая миру, что шестидесятилетний ловелас способен зажечь страсть в сердце тридцатилетней красавицы.

Наконец вальс закончился; послышались аплодисменты. Вили вернул мою мать моему отцу и сказал:

– Я должен принести вашей супруге миллион извинений: мне надо было самому на ней жениться.

После чего поднес мамину руку к губам и прошептал:

– Я не увижу вас много-много лет. Прощайте.

Мама смущенно зарделась и, толком не разобрав, что именно он сказал, ответила:

– Спасибо.

Вили ринулся на кухню, где уже ждал шофер брата с плащом брата, костюмом брата и извлеченным из чулана потрепанным чемоданчиком, в который его сестры сложили всякие обноски, чтобы в аэропорту ни у кого не возникло подозрений. Дверь черного хода была открыта, и с лестничной площадки в кухню проникал характерный запах зибала, то бишь мусора.

Сестры Вили пришли попрощаться с самым любимым братом – по одной, дабы не привлекать внимания гостей, которые понятия не имели о том, что творится в другом конце квартиры. Каждая из сестер плакала, заходила умыться и, заставив себя улыбнуться, возвращалась к гостям; ее тут же сменяла другая, умолявшая младшего брата – как, наверное, не раз перед обеими мировыми войнами – вести себя хорошо и быть осторожным. Последней с Вили попрощалась моя бабка, бывшая пятнадцатью годами старше него.

– Только не начинай, – велела она, – потому что, если ты заплачешь, я тоже не удержусь.

– Не буду, не буду, – пообещал Вили.

Они обнялись, расцеловались, и Вили попросил:

– Эстер, благослови меня.

Тут бабушка, уже не в силах сдержаться, разрыдалась в голос, возложила дрожащую ладонь на голову брата, всхлипывая, прочитала молитву на иврите и заключила: «Аминь».

– Ну хватит, – добавила она, поглаживая лацкан его пиджака. – Обещай, что будешь писать. Не пропадай.

Он кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

Шофер подхватил чемоданчик и устремился по винтовой лестнице вниз. Вили направился было за ним, но, не сделав и пары шагов, вдруг навалился на перила. «Santa Madonna!» – воскликнула бабушка. В следующий миг Вили осел на замызганную железную ступеньку и расплакался.

– Я уже никогда не увижу маму, – запричитал он, покачиваясь, как пьяный, и уронил лицо в ладони. – Как я могу уехать, даже не попрощавшись, как я могу так с ней поступить, как?

Я заметил, что у него кровит губа, и крикнул:

– Кровь!

– Пустяки, – ответил Вили, вытер губу ладонью и снова разрыдался. Шофер оставил чемоданчик этажом ниже и поднялся, чтобы помочь Вили.

– Нет, оставьте меня на минутку.

Бабушка велела мне принести стаканчик виски.

– Попроси Эльзу, она поймет.

Я попросил Хишама, и он мгновенно налил мне виски. С большим стаканом я направился обратно по коридору, и никто ни о чем меня не спросил. Я вошел в кладовую и остановился. Там никого не было. Я спрятался за колонну, плюнул в стакан и пальцем размешал плевок.

– Собачья жизнь, – произнес Вили, выпив содержимое стакана. – Столько лет, а теперь еще и это. Adi s, – добавил он.

Мы с его старшей сестрой махали ему вслед, пока очертания его серой шляпы и руки не скрылись в полумраке за тусклыми концентрическими поворотами винтообразных перил.

– Только никому ни слова, – предупредила бабушка.

Мы закрыли за собой дверь кухни, миновали кладовую и вдруг снова очутились в толпе гостей.

– Где это вы пропадали? – спросил мой отец.

– Не спрашивай, – отмахнулась бабка и, заметив его недоумение, пояснила: – Вили уехал.

– Так рано? – удивился отец.

– Он уехал навсегда. Понимаешь?

Единственной, кто еще два дня оставался в неведении, была моя прабабка. Ей что-то наврали, чтобы не портить праздник. В конце концов сочинили, будто бы Вили в Каире. Дескать, его пожелал видеть сам король. Старушке так и не сообщили, что король уже несколько лет как умер.

Но прабабка все равно почуяла неладное.

– Он ведь не умер?

– Кто? Вили? Он несокрушим, как Бисмарк. Не то что некоторые.

«Некоторым» был мой дед.