Из гея в натуралы (СИ)

В обоюдоприятном молчании дошли до галереи, купили на первом этаже билеты, и по красивой мраморной лестнице с закруглёнными ступенями отправились на второй этаж, где проходила выставка.

— Я вот чего не понимаю, — сетовал Алекс, пересчитывая про себя ступеньки. — Студентам колледжа искусств проход на выставки бесплатный, а студентам всех остальных учебных заведений — оплата полная. Не то что мне жалко каких-то сто рублей, нет. Но я против дискриминации в любой сфере.

Алина вынула наушники. Кажется, возмущённая тирада Алекса миновала её уши, оттянутые клубничками пластиковых серёжек. Огромные окна выставочного зала показывали оживлённую проезжую часть, и Алекс заметил, как Алина поморщилась, глядя на спешащие за границу видимости окон машины и в ожидании стоящих возле зебры пешеходов. Потом перевела взгляд на экспозицию, состоявшую из работ, оформленных в недорогие, но со вкусом подобранные рамы, и на лице её появилось умиротворение.

Почти все работы были написаны маслом, только ближе к концу, в укромном уголке можно было заметить несколько акварельных пейзажей.

— Чувствуется влияние Матисса, — тоном знатока поведала Алина. — Особенно здесь, — Алина и Алекс остановились возле картины, изображающей раскинувшуюся на кровати обнажённую девушку. — Декоративный фон, неназойливая передача светотеневых градаций. Мне нравится.

Неспешно побрели мимо холстов, объединённых между собой смелым отношением к цвету, трактовке формы, большим контрастам светлого и тёмного.

— А вот при создании этой работы, мне кажется, автор ориентировался на древнерусскую иконопись. Чёткий силуэт фигуры, обводка, лаконичность цветового решения. Напоминает «Одигитрию».

— Чего-чего?

— Одигитрия — один из наиболее распространённых типов изображения Богоматери с младенцем.

— Ты прямо как церковная бабулька, — усмехнулся Алекс. — Откуда ты столько знаешь?

— Я когда-то хотела на дизайн поступать. Даже на подготовительные курсы ходила. Их у нас один интересный дядечка-художник вёл. То, что он рассказывал, просто переворачивало банально-обывательское представление об искусстве. Так вот, когда русские художники приезжали в Париж учиться живописи, — Алина посмотрела на Алекса как учительница начальных классов на несмышлёныша-ученика, — Матисс с удивлением спрашивал: «Зачем вы едете к нам, когда у вас есть такие великолепные северные иконы». Можно смотреть на иконы как на предмет культа, а можно как на часть мирового искусства.

— Не особо понимаю Матисса, — признался Алекс. — Мне куда приятнее «Чёрный квадрат» Малевича, чем эти синие и зелёные лица.

— Да ну тебя, у Матисса их не так уж много.

Пару работ Алина просмотрела, не задерживаясь и не комментируя, но пляшущая девка в красном сарафане заставила её остановиться. Пятно сарафана на лаконично-зелёном фоне луговой травы, обобщённое пятно лица, формально решённые лес на дальнем плане и синее небо вызвали на Алинином лице удовлетворённую улыбку.

— Тебе это нравится? — недоумённо пожал плечами Алекс. — По-моему, кроме национального колорита в этой работе ничего хорошего. Да и колорит этот народный… Всё народное ничто перед человеческим. Главное дело быть людьми, а не славянами. Лучше бы нарисовал что-то более глобальное.

— Хм, мне показалось, или ты процитировал «Письма русского путешественника», — снисходительно прищурилась Алина. — Карамзин писал их, вдохновлённый знакомством с Робеспьером, посещением кафешек, где ораторствовал Дантон. А тебя что вдохновило на его цитирование?

— Не думал, что ты их читала. Да так, просто не люблю все эти кафтаны-сарафаны, доморощенно всё это как-то. Хочется чего-то более универсального.

— «Что хорошо для людей, то не может быть дурно для русских; и что англичане или немцы изобрели для пользы, выгоды человека, то моё, ибо я человек!» — прикрыв глаза, процитировал Алина. — Даже Коко Шанель использовала в своих моделях русские мотивы — яркие, чистые цвета, платья и рубашки с вышитыми воротниками. Так что русский народ не так безнадёжен, как тебе кажется.

— Ну да, конечно. Придумал три великих игры — русскую рулетку, хоккей и «Мафию», — ухмыльнулся Алекс.

— Ладно, закрыли тему.

По пути на остановку Алекс чувствовал, как на руки и лицо, поверх загара из солярия, ложится первый, ещё такой несмелый, естественный загар. И слушал монолог Алины.

— Ненавижу реализм. Он давно исчерпал себя. Сейчас его функции выполняет фотоаппарат. Какие там реалисты у нас есть, или гиперреалисты, мать твою? Шилов? Это не то что прошлый, это позапрошлый век. Или просто тупое выполнение работы фотика. А прошлый век — это кубизм Пикассо, супрематизм Малевича, беспредметные композиции Кандинского, сюрреализм Дали… Как же это здорово — оставить неизгладимый след в живописи. Жаль, что у меня руки не из того места растут.

После того, как Алина и Алекс сели в автобус, идущий в сторону универа, к прослушиванию лекции об искусстве присоединилась парочка подозрительно косящихся старушек и небритый мужчина, источающий стойкий запах водочного перегара.

Отцу в этот день Алекс так и не позвонил.

14. Восьмое марта