Из глубин

«Дело прошлое»… А что настоящее? Взбаламученная река и взъерошенный спутник. Теньент, пристреливший маршала. Или не пристреливший. Какая прелесть, как сказал бы Алва.

– Я никак понять не могу, – Давенпорт в упор глядел на Марселя, – кто меня во дворец засунул? Рокслеи или Савиньяк?

– А тебе как приятнее? – Валме стянул с мокрой головы мокрую же шляпу, хорошенько стряхнул и снова нахлобучил.

– Предпочел бы Рокслеев. Лучше подвести их, чем Ворона, хотя его мне раз восемь убить хотелось.

– Всего-то? – брови Марселя подскочили вверх, и в глаз тут же попала вода. Мерзость! – Ты в своих желаниях не одинок.

– Представь себе, – подтвердил Давенпорт, понукая коня, – очень хотелось…

– Однако убил ты, – педантично уточнил наследник Валмонов, – если, конечно, убил, совершенно другого маршала, я бы даже сказал, противоположного. Что ж, бывает…

2

Розовые зимние лилии благоухали парфюмерной лавкой и осыпали неосторожных липкой красно-коричневой пыльцой. Мерзкие цветы и утро мерзкое! Луиза Арамона с ненавистью ткнула воняющий дешевыми духами веник в пузатую вазу и, держа ее на вытянутых руках, дабы не щеголять пятнистым носом, предстала перед утонувшей в креслах королевой, которую нынче велено было называть «госпожой Оллар».

Катарина не возражала. С приходом Ракана кошка сочла за благо превратиться в полудохлого ангела – если она не лежала в обмороке, то молилась или тряслась в лихорадке, Луиза никак не могла решить, поддельной или нет. Выглядела Катарина – краше в гроб кладут, но капитаншу не радовало даже это.

– Откуда они? – пролепетала королева, глядя на устрашающий букет.

– Из оранжерей Рокслеев. – Графский братец в тебя влюблен, как весенний заяц, и ты это прекрасно знаешь. И чьи лилии, знаешь, потому что Придд присылает хризантемы, а Окделл – цикламены и фуксии. Ослы!

– Я… Я благодарна… – ее бывшее величество соизволило коснуться пальчиком розового, как подштанники Манриков, лепестка и вздохнуть. Приставленная победителями к хворому агнцу Одетта Мэтьюс колыхнула огромной грудью и прогавкала:

– Какая роскошь!

– О да, – шепнула Катарина, – но я всегда любила… полевые цветы… От запаха лилий мне становится дурно. Милая Луиза, вас не затруднит их вынести?

Милую Луизу не затруднило. Какой бы Катарина ни была, от лилий ей и впрямь делалось худо. Можно лгать словами, глазами, губами, но зеленеть по собственному почину еще никто не выучился. Госпожа Арамона торопливо выволокла из спальни проклятущий букет, немного подумала, отправилась в небольшую комнатку, превращенную в подобие приемной, и водрузила ношу на камин. Будь ее воля, женщина бы шмякнула вазу с вонючками об пол, а еще лучше – о башку влюбленного капитана Личной тараканьей охраны или как его там, но приходилось брать пример с Катарины и сидеть тихо.

– Госпожа Арамона, – Луиза вздрогнула не хуже дражайшей Катари и столь же торопливо обернулась. Одетта Мэтьюс прижала палец к губам и прикрыла дверь, – госпожа Арамона, меня волнует здоровье ее… госпожи Оллар. Она ничего не ест!

Не ест – и Леворукий с ней! Меньше, чем об аппетите Катарины, Луиза думала лишь о собственном. Нет, она понимала, что их с Селиной жизни зависят от того, насколько удачно немощное создание в трауре заморочит голову новым хозяевам Олларии, но понимать – одно, а жалеть – другое.

Капитанша пару раз усиленно вздохнула.

– У госпожи такое слабое здоровье! Она всегда ела как птичка.

Может, у кошки и вправду не было аппетита, но вернее всего несчастная боялась растолстеть. В страдания коровы никто не поверит, хотя коровы страдают не меньше, чем бабочки.

– Вы не знаете, – Одетта была псиной добродушной и изо всех сил опекала доверенную ей овцу, – такие приступы случались и прежде?

Кто ж ее знает? Такой бледной Катари не была даже в Багерлее, но тогда дура еще не загнала в западню человека, без которого умирала. И лучше б умерла! Если б не жена, Фердинанд сейчас был бы в Придде, а Монсеньор – на свободе. Милой Катари не хотелось в тюрьму к Манрикам, вот она и удержала муженька в столице…

– В последние месяцы на долю госпожи Катарины выпало слишком много испытаний, – с достоинством произнесла Луиза, – ее разлучили с детьми, она перенесла заточение…

Как же, думает эта кукушка о детях! Ждите! Только о себе. Ну, может, еще о любовнике, только что теперь думать? Свое дело гадюка сделала!

– О да, – затрясла щеками Одетта, – я и сама…

«Я и сама»… Луиза уже забыла, сколько раз слышала эту фразу. У Одетты имелась дочь, которую взял в жены родич Рокслеев. Теперь «малютка Джинни» была в деликатном положении, о чем заботливая мамаша трещала с утра до вечера. Немногочисленная свита госпожи Оллар билась от Одетты в конвульсиях, но Луиза слушала безропотно. Хорошие отношения с надсмотрщиками еще никому не помешали, к тому же, пока Мэтьюс гудела об утренних рвотах, капитанша думала о своем.