Из головы

Ну и мама вернулась в Польшу. Впрочем, на дворе уже был 1989 год, и мы могли часто ее навещать. Когда она поскользнулась на улице Доброй и сломала шейку бедра, я был на Тайване, а Эва с Зузей отдыхали во Флориде. Поначалу ситуация не казалась угрожающей. О маме заботились Эвины родители и пани Зося, простая женщина из подкелецкой деревни, не менее стойкая, чем моя мама, ставшая членом семьи. Но потом у мамы опять случился ее «ударчик», и когда я приехал, все было уже очень плохо. Ничего более унылого, чем вид коридора больницы на Сольце, я в жизни не видел. Постанывали больные, робко напоминая о своем законном праве умереть в палате. Мама лежала в восьмиместной и ни за что не хотела перебраться в отдельную — с людьми, говорила она, веселее. Перед моим приходом надела этот свой парик за двести баксов. Я смотрел на ее исхудавшее лицо, на котором остались одни глаза, и знал, что тут уже не в состоянии помочь ни я, ни вся долбаная Америка. Мама схватилась за болтавшуюся над кроватью трапецию, на которой умирающие исполняют свои последние акробатические упражнения, и удивилась, что у нее нет сил даже сесть. Лечащий врач признался, что положение безнадежное, но все же можно попробовать еще одно лекарство. Правда, его в наличии немного, и дают эти пилюли только тем, кто помоложе, у кого шансов побольше. Я понял и в соответствии с инструкцией пани Зоси приклеил скотчем к бутылке коньяка пару сотен баксов, красиво упаковал и вручил доктору.

Но не помогли ни лекарства, ни консультанты, которых я привозил в больницу на Солец. Мать понимала, что это конец, расстраивалась, что я такой худющий, и все просила пани Зосю подкормить меня. Подробно расспрашивала о постановке моей «Замарашки» в Тайпее, о том, как дела у Эвы, а еще сказала, что знает, почему утратила любовь Зузи — слишком рано начала ей читать Пруста. Но это только потому, что хотела что–то оставить внучке, а времени у нее было в обрез. Потом мама нашла в себе силы улыбнуться как раньше — потому что приехала перепуганная Зузя. Два дня спустя мама сказала: «Ну пока, Янек», — а потом было еще одно кровоизлияние, и пани Зося, которая воспринимала смерть как нечто совершенно естественное, посоветовала снять у мамы с пальца обручальное кольцо — сейчас это сделать легче, а оставлять нельзя, непременно стащат.

На похоронах я заметил маминого довоенного приятеля, которого она все порывалась отыскать, обрадовался и невольно заозирался: где же мама…

Потом я вернулся на Беднарскую, около маминой кровати лежало надкушенное яблоко. Пани Зося принесла свежие булочки и обручальное кольцо и спросила, во сколько обошлись похороны. Я ей сказал, и она расплылась в довольной улыбке: раз так, значит, она собрала уже почти всю сумму. И тогда, кажется, до меня что–то дошло, но что из того, если я уже не смогу рассказать маме, как Зузя в своем американском колледже написала по–французски диплом по Прусту.

© by Janusz Głowacki, 2004

© И. Подчищаева. Перевод, 2006