Из ГУЛАГа - в бой

Мерецков: …я сам… видел его среди этих людей, среди партийного актива, среди членов ЦК. Все это заставляло относиться к нему с уважением. Проспал я это дело, работал, пусть скажут, что я спал больше часов в сутки, а вот это дело проспал.

Что он делал? Приезжает из Москвы (пусть скажет Жильцов), говорит: был у Сталина, был у Орджоникидзе, разговаривал с Микояном, иногда только ссылался на Ворошилова. Сидишь и слушаешь: “Был у Сталина на даче”.

Сталин: Один раз в жизни.

Мерецков: Теперь-то ясно. Хорошо быть умным задним числом.

Сталин: А вы не замечали, что он немножко хвастунишка?

Мерецков: Замечал. Хвастун он большой.

Ворошилов: Почему же вы не спросили, был он у Сталина?

Мерецков: Как я мог спросить, я слепо ему верил.

Ворошилов: С одной стороны, вы знали, что он хвастун, а с другой стороны вы слепо ему верили.

Мерецков: Пусть подтвердит Жильцов, он приезжал и заявлял, что виделся с Микояном, разговаривал с Орджоникидзе, вы имейте в виду то-то и то-то. Вот тут Хрулев выступал, он его тоже сволочью называл. Когда я работал в Московском округе, я хотел написать о взаимоотношениях моих с Шиловским (Е. А. Шиловский в 1928–1931 гг. был начальником штаба МВО, а К. А. Мерецков – его помощником. — Н. Ч.), который ко мне относился по-свински и часто цукал. Еще как цукал, до слез. Я терпел и считал, что должен работать с этим человеком. Потом решил написать заявление наркому, говорю: Нет больше сил. Хрулев здесь сидит, он скажет, как было дело. Тебе же, говорит, и всыпят. Может быть в этом и есть основная вина всех нас. Мы практически работали, мы не могли не видеть многого, но не доводили до конца, думали, как я пойду, как я скажу. Хрулев может это подтвердить. Письма-ник (правильно – Писманик. С осени 1935 г. Г. Е. Писманик работал заместителем начальника политического управления Белорусского военного округа. — Н.Ч.) здесь сидит, он тоже знает.

Я видел всю личную жизнь Уборевича. Много знаю, многое мог бы рассказать о нем.

Ворошилов: Сволочная жизнь.

Мерецков: Интриган.

Ворошилов: А почему же вы молчали?

Мерецков: Двуличный человек. Грязный человек. По-моему, это все было известно. Трус и барин по отношению к начальствующему составу, командиров называл дураками и все это переносили. Смирнов с ним объяснялся, часто говорил, что так нельзя. У них драка доходила черт знает до каких крайностей.

Голос с места: Смирнов закатывал рукава и дрался с ним.

Мерецков: Но я докладываю вам честно, что я Смирнову верил, как пролетарию. Правда, я иногда верил Уборевичу больше, чем Смирнову.

Голос с места: И не только иногда, но и всегда.

Мерецков: Нет, извиняюсь. Это пусть Смирнов скажет, с которым я работал, а не вы.

Голос с места: А каким ты другом был Векличеву (члену РВС и начальнику политуправления МВО. — Н.Ч.), расскажи.

Мерецков: Я никогда ему другом не был. Я с ним всегда сталкивался и ставил вопрос о том, что не могу работать. Век-личева я считал авантюристом, человеком, совершенно не подготовленным ни в военном отношении, ни в политическом. Никаким авторитетом Векличев не пользовался, это я знаю совершенно точно. И если у Векличева хоть немного совести сохранилось, он это скажет…^[146]