Из истории русской, советской и постсоветской цензуры

В 1834 г. Никитенко останавливается на причинах нравственного падения современного поколения. Оно, вступая на свое поприще, не относилось цинично ко всему благому и прекрасному; оно рвалось к свету, но когда увидело, «что от нас требуют безмолвия и бездействия; что талант и ум должны у нас цепенеть <…> что всякая светлая мысль является преступлением против общественного порядка <…> что люди образованные считаются в нашем обществе париями <…> что оно (общество — ПР) приемлет в свои недра одну бездушную покорность, а солдатская дисциплина признается единственным началом, на основании которого позволено действовать», тогда всё юное поколение нравственно оскудело (143). Эта причина «в политическом ходе вещей» (142). О том, что русских везде в Германии, в Европе ненавидят, считают врагами свободы (147).

В 1835 г. Никитенко пишет о современном состоянии литературы: всё в ней мелко, пошло, бездушно. «Иначе и быть не может. Как могут писать, когда запрещено мыслить? Дело идет не о том, чтобы направлять умы, сдерживать опасные порывы. Основное начало нынешней политики очень просто: одно только то правление твердо, которое основано на страхе; один только тот народ спокоен, который не мыслит» (171). Подобные грустные высказывания регулярно повторяются в дневнике Никитенко, месяц за месяцем, год за годом.

Когда в 1862 г., в ходе подготовки нового цензурного устава, введены так называемые «временные правила», перечисление всех постановлений и распоряжений о цензуре, вышедших после появления устава 1828 г., занимает много страниц. При этом большое количество таких постановлений даже в 1862 г. оставались в силе и отмене не подлежали. Сами «временные правила» сформулированы сравнительно кратко, занимали всего 2 страницы (13 пунктов, в которые все же сумели включить запрет всего сколь — либо существенного). В последнем, 13-м, пункте записано, что отменяются все постановления и распоряжения, вышедшие по цензуре с 1828 г. по 1 января 1862 г., «исключая…». И далее следует длинный список исключений (12 стр.). К этому добавлено два приложения. Одно из них — исключения по цензуре, самое длинное (стр. 8-12), равное половине исключений по всем другим ведомствам вместе взятым.

Не давая обзора всех цензурных придирок, запрещений, преследований, остановлюсь лишь на некоторых, по моему мнению, более важных или занимательных, анекдотических, относящихся к 1830-40-м годам. Постараюсь выделить распоряжения, касающиеся общих цензурных правил и конкретных фактов, а внутри придерживаться, в основном, исторической последовательности.

Общие меры по усилению цензуры:

Почти сразу после утверждения устава 1828 г. появляется ряд запретов, противоречащих относительно либеральным положениям устава. Запрещены все «вообще суждения о современных правительственных мерах», публикации исторических документов, изложение содержания тяжебных и уголовных дел. Политические журналы и газеты разрешаются с 1832 г. лишь по высочайшему повелению. Да и издания литературные, научные, по искусству, позволяемые обычно Главным Управлением цензуры, «при особенных обстоятельствах» разрешаются только царем (какие эти «особые обстоятельства» не уточняется). Периодические издания приказано рассматривать в первую очередь (п. 19), и это — свидетельство не благоприятного отношения, а особого недоверия. Запрещаются рассуждения о потребностях и средствах улучшения отраслей государственного хозяйства, когда под средствами подразумеваются меры, зависящие от правительства (п.12). Не разрешаются вообще всякие «суждения о современных правительственных мерах». Вводится право запрещения духовных книг за дурной слог (противоречащее уставу). Рамки власти цензоров и по уставу 1828 г. были очень широки. А жизненная практика вообще превращала статьи устава, сколь либо либеральные, в мертвую букву. Цензоры, даже не по желанию, а из страха, справедливо считая, что спокойнее запретить безвредное, чем пропустить «зловредное», старались во всю. Они боялись потерять место, очутиться на гауптвахте, получить строгий выговор. Поэтому находили возможным, вопреки основным положениям устава, пропускать лишь хорошие произведения, не только по содержанию, но и по слогу. Иногда даже не то, что им нравилось, а то, что, по их мнению, понравится начальству.