Из истории русской, советской и постсоветской цензуры

Ряд придирок были связаны с духовной цензурой. Никитенко рассказывает как перетолковали книгу (перевод) «Очевидность божественного происхождения христианской религии», пропущенную цензором духовных книг Г. П. Павским (Никитенко пишет об этом в дневнике за 27 г.). Павский, наставник «закона Божия» у детей царя, законоучитель православного исповедания Царскосельского лицея, профессор богословия, филолог-лингвист разрешил этот перевод. Сначала попечитель возил книгу и переводчика к министру просвещения (Шишкову), принявшего их весьма любезно. Но потом, желая навредить Павскому, которого Шишков не любил, он решил использовать книгу для доноса, свез ее царю. Но тот не нашел в ней ничего разрушительного, вопреки утверждениям министра (45-6). «Отцы церкви» вообще не любили Павского, неоднократно обвиняли его в неблагонадежности, склонности к ересям. Московский митрополит Филарет писал на него доносы и добился устранения в 35 г. Павского от двора (475). Пушкин в «Дневниках» откликнулся на это событие: «Филарет сделал донос на Павского, будто бы он лютеранин. Павский отставлен от великого князя. Митрополит и синод подтвердили мнение Филарета. Государь сказал, что в делах духовных он не судия; но ласково простился с Павским. Жаль умного, ученого и доброго священника! Павского не любят. Шишков, который набил академию попами, никак не хотел принять Павского в число членов за то, что он, зная еврейский язык, доказал какую-то нелепость в корнях президента (т. е. президента Академии Наук, самого Шишкова — ПР). Митрополит на место Павского предлагал попа Кочетова, плута и сплетника. Государь не захотел и выбрал другого человека, говорят, очень порядочного. Этот приезжал к митрополиту, а старый лукавец ему сказал: ''Я вас рекомендовал государю''. Qui est-ce que l`on trompe ici?» (Кого же здесь обманывают? — франц (т.8 стр 63). Всё понятно: умный, эрудированный, да еще и добрый. Вполне достаточно для вражды.

Рассказывает Никитенко в 34 г. и о священнике Ф. Ф. Сидонском, написавшем дельную философскую книгу «Введение в философию» (Никитенко был ее цензором). За это монахи отняли у него кафедру философии в Александро-Невской духовной академии. Тот же Сидонский рассказывал анекдот о Филарете: тот жаловался на строку из «Евгения Онегина» «стаи галок на крестах». Она-де — оскорбление святыни. К ответу призвали цензора. Тот ответил, что, насколько ему известно, галки действительно садятся на кресты. Виноват в этом не он, не поэт, а московский полицеймейстер, допускающий это. Бенкендорф посоветовал Филарету: дело не стоит того, чтобы в него вмешивалась такая почтенная особа (139-40).

Еще о духовенстве в связи с цензурой: Загоскин написал плохой роман «Аскольдова могила». Москвская цензура решила, что роман подлежит духовной цензуре, так как в нем упоминается Владимир Равноапостольный. Та «растерзала» роман; Загоскин обратился за помощью к Бенкендорфу. В итоге роман разрешили, с исключением отдельных мест. Но обер-прокурор Синода послал Уварову жалобу на то, что роман Загоскина разрешен (136).

В конце 1834 г. Никитенко попал на гауптвахту, провел там 8 дней за разрешение в № 12 «Библиотеки для чтения» перевода М. Д. Деларю стихотворения В. Гюго «Красавице», две строфы которого вызвали скандал:

Когда б я был царем всему земному миру,
Волшебница! Тогда поверг я пред тобой
Всё, всё, что власть дает народному кумиру:
Державу, скипетр, трон, корону и порфиру,
 За взор, за взгляд единый твой!
И если б богом был — селеньями святыми
Клянусь — я отдал бы прохладу райских струй,
И сонмы ангелов с их песнями живыми,
Гармонию миров и власть мою над ними
 За твой единый поцелуй!

Поднялся шум. Митрополит Серафим просит особую аудиенцию у царя, моля оградить православие от поругания поэзии. Царь приказал посадить цензора на гауптвахту. Об этом пишет Никитенко в дневнике за январь 35 г. (161). Об этом же сообщает Пушкин в своем дневнике, иронизируя и над автором, и над митрополитом, «которому досуг читать наши бредни <…>.Отселе буря. Крылов сказал очень хорошо:

Мой друг! когда бы был ты бог,
То глупости такой сказать бы ты не мог» (60–61)

В том же году досталось и Гречу. Он поместил в «Северной пчеле» содержание оперы Д. Мейербера «Роберт Дьявол» (либретто Э. Скриба и Ж. Делавиня), в переводе с французского текста. Но на русской сцене опера шла с изменениями, сделанными по распоряжению царя. Тот велел передать Гречу: еще один такой случай, и он будет выслан из столицы (166).