Царь приказал Жуковскому разобрать бумаги Пушкина: тот должен был их опечатать, вернуть частные письма авторам. На Жуковского пало подозрение, что он тайком вынес часть бумаг (на самом деле это были письма Пушкина к жене, которые она передала Жуковскому). Ему на следующий день передано, что в дальнейшем он будет разбирать бумаги не один, а с Дубельтом. Бенкендорф требовал, чтобы бумаги переместили в III отделение, но Жуковский настоял, чтобы их разбирали в его казенной квартире. Бенкендорф же добился прочтения частных писем, «чтобы ничего не было скрыто от наблюдения правительства, бдительность которого должна быть обращена на всевозможные предметы» (Тыркова503). Кто-то прислал Бенкендорфу анономное письмо с требованием суровой кары обоим Геккернам. Его истолковали как свидетельство существования антиправительственного тайного общества, доложили о нем царю. Тот повелел, чтобы никаких церемоний, демонстраций не было допущено. В отчете о деятельности корпуса жандармов в 1837 году сообщалось о выяснении следующего вопроса: «Относились ли эти почести более к Пушкину-либералу, нежели к Пушкину-поэту? В сем недоумении и имея в виду отзывы многих благомыслящих людей, что подобное, как бы народное изъявление скорби о смерти Пушкина представляет некоторым образом неприличную картину торжества либерализма — высшее наблюдение признало своей обязанностью мерами негласными устранить все почести, что и было исполнено». (Тыркова.497). На этой скорбной ноте заканчиваются отношения поэта и императора. В первые минуты после гибели Пушкина Николай, вероятно, испытал грустное чувство, но очень быстро утешился, решил, что тот — дурной человек и распорядился сделать всё, чтобы о нем скорее забыли.
По словам Ермолова, Николай I никогда не ошибался — всегда сажал на высокую должность самого неспособного (390). Ермолов имел в виду тех бездарностей, которые заменили на высоких постах в армии боевых генералов Отечественной войны. Но, как это не покажется странным, это можно сказать и об отношении императора и Пушкина. Приближая великого поэта ко двору, царь считал, что оказывает ему благоволение. На самом же деле Пушкин был «самый неспособный» из всех, когда-либо оказавшихся в числе придворных. Николай I оказывал Пушкину «благодеяния» (с его точки зрения), не лицемеря при этом, но его благоволение оборачивалось му'кой для поэта. Роль придворного оказалась для него невыносимой. Она привела Пушкина к дуэли, к смерти. В этом плане можно утверждать, что император был косвенным виновником гибели Пушкина.
В эпилоге своей книги о Владимире Раевском «Первый декабрист» исследователь Н. Эйдельман приводит рассказ: 10 февраля 1925 г., в 88 годовщину смерти Пушкина, на его последней квартире (Мойка 12) знаменитый литературовед, академик Нестор Котляревский прочитал «странный доклад»: «Кем бы стал Пушкин, если бы не погиб в 1837 году, а продолжал жить хотя бы до конца царствования Николая I и до 1860-х годов?». В докладе говорилось о том, «как тяжело жилось бы Пушкину и какие бы ожидали его душевные драмы». Он стал бы камергером, со звездой Анны 1-й степени, но должен был бы лечь «между молотом все более и более недоверчивой и суровой власти и наковальней созревающего общественного мнения». Он радовался бы реформе 1861 года, «но вскоре бы разглядел на горизонте грозовые тучи». И нелегко перенес бы «отрицание его поэзии молодыми людьми, уверенными в том, что все истины в их кулаке зажаты». Выходило, что «все же хорошо для Пушкина всего этого не знать». Академику горячо возражал П. Е. Щеголев: «Пушкин пришел бы к революционно-демократической идеологии в духе Белинского и его последователей» (393-94). Своего мнения Эйдельман не высказывает. Но создается впечатление, что он скорее на стороне Котляревского. Очень возможно, что он и прав. Революционным демократом Пушкин вряд ли стал бы. Но здесь возникает вопрос: сколько бы еще успел написать Пушкин, если бы прожил до 1860-х годов? Ведь убит в тридцать семь лет.
Я не останавливаюсь на вопросе юбилеев Пушкина и торжеств, посвященных его памяти, лета 1880 г. (открытие памятника Пушкина в Москве, выступления Тургенева и Достоевского), 1887 г. (пятидесятилетие со дня смерти), 1899 г. (столетие со дня рождения), 1912 г. (семидесятипятилетие со дня смерти), 1937 г. (сто лет со дня смерти) и 1999 г. (двести лет со дня рождения). Каждая из этих дат, отмечавшаяся иногда помпезно, иногда более скромно, оживляла память о поэте. Устраивались юбилейные выставки, читались доклады, издавались сочинения Пушкина, пушкиноведы публиковали новые исследования, нередко весьма ценные. Были и курьезы. К столетию со дня рождения выпущен «Юбилейный ликер А. С. Пушкина», а к двухсотлетию водка «Пушкин». В потоке парадной шумихи появлялись статьи, книги, имеющие весьма косвенное отношение и к литературоведческой науке, и к Пушкину вообще (Сироткина. А. С. Пушкин: страницы из истории российских изданий по психологии и психиатрии).