Из хроники кладбища «Шмерли»

— Одна. Так жалко ее стало…

Ей и самой тоже можно было посочувствовать. Работала давно, ее любили за легкий характер и невзыскательность, с которой она принимала вечную чехарду графика, неожиданные дежурства и постоянные подмены.

— Чистенькая такая старушка. В чулках… Одна нога забинтована, опухает. А может, тромб… «Девочка, говорит, нет сил сидеть на стуле!» А тут Тамарка! «Конечно, пусть отдохнет! Такими и мы будем…» А сама хоть бы зашла, посмотрела! Эх, думаю, где наша не пропадала…

Денисов не исключал в качестве мотива и корысть. Были данные: места, значившиеся по отчетам непроданными, в действительности некоторые дежурные сдавали, выручку прятали. Часть денег, возможно, шла наверх.

— Вас четверо было?

— Трое. Фактически двое. Одна — на четвертом этаже. Еще кассир в гардеробе.

— И уборщицы.

— Их не докличешься. Особенно, когда работы поменьше, а в сон клонит. С полтретьего до полчетвертого…

— Я об этой ночи.

— Эта — тихая. С субботы на воскресенье, с воскресенья на понедельник — вообще тишина. А тут еще Рейган прилетает. Милиции полно. — Она снова стала похожа на кошку, как их изображают на почтовых марках — лукавые, суженные кверху безвинные глаза.

— Долго старушка находилась в приемной? — спросил Антон.

— Две минуты. От силы три. Она устала, я буквально с ног валилась! Я ведь с ночи. Меня попросили остаться на вторую смену…

— С какой стороны она подошла?

— Не заметила… Из гардероба кассир отошла — «чай пить». Фактически вздремнуть… Я еще говорю: «Завтра заплатите…» Да, и такое чувство — будто старушка уже была у нас. В этом году…

Денисов внимательно слушал.

Антон продолжил:

— Потом?

— Повела в триста четырнадцатую. В изолятор. «Вот кровать, располагайтесь…»

— А почему в изолятор?

— Больная женщина, рядом дети. Изолятор — самое место.

Денисов слушал. Он лучше представлял все, когда вопросы задавал другой, а сам он был сосредоточен на ответах.

— Поспать пришлось? — спросил Антон.

— Спала… — Она не стала лгать. — Но что за сон? То и дело подходят. Отвечаешь, засыпаешь. Покемарила за столом…

— Долго?

— С час. Потом поезда стали прибывать. Детское питание. Тамарка уехала…

— А как обнаружила?

— В девятом часу. Работаю, забыла обо всем! И вдруг в голову: «У меня же человек в изоляторе! Не оформлен!»

— Дальше…

— Лечу по коридору… — Она расплакалась. — Вбегаю. На подушке кровь! Ноги так и подкосились… Вижу: защелка на двери отодвинута: спускайся по лестнице и на перрон… Свободный проход!

— Внутренним замком вы не пользуетесь?

Она покачала головой.

— Устали запирать! Замки — стандартные, у рабочих свои ключи…

— Но ведь реконструкция закончилась.

— Все время что-нибудь доделывают, подмазываю…

Денисов и Сабодаш хорошо это знали. В связи со стандартными наборами замков и ключей то и дело возникали конфликты и в других службах. Ключами от медкомнаты однажды открыли парикмахерскую.

Антон спросил, как и Денисов утром:

— Если дверь была закрыта изнутри на защелку, значит преступник зашел отсюда, из большого общего коридора…

— Ну, да. А потом отодвинул защелку изнутри и спустился по лестнице…

Их прервали: Денисов услышал по рации свой позывной.

— Двести первый! Как слышите… — Он узнал голос младшего инспектора Ниязова, ответил:

— Слышу вас хорошо.

— Я прошу подойти в центральный зал…

В рации послышались голоса, командир отделения предлагал кому-то:

— Иди на обед… Как понял?

— Понял… — отозвался постовой. — Буду у телевизора.

— Срочно… — снова пробился Ниязов. — Двести первый!

— Иду!

Еще издали в зале Денисов увидел серьезное, со сросшимися бровями, неулыбчивое лицо младшего инспектора. Ниязов уже ждал его — смотрел в сторону эскалатора. Все остальные — пассажиры — не сводили глаз с висевшего под потолком цветного телевизора: торжественный кортеж президента Соединенных Штатов Америки приближался к Кремлю.

— Одна женщина, — Ниязов заглянул в блокнот, — Струева Татьяна Ивановна, город Валуйки… Видела ночью мужчину…

— В комнате матери и ребенка?

— В коридоре. Она ночевала на третьем этаже.

— Почему мы не знаем?

— Она ездила с ребенком в Морозовскую больницу. Я ее перехватил… По-моему, ей не захотелось подниматься, когда увидела столько милиции там…

— «Торжественный момент! — раздалось по телеку. — Кортеж машин приближается к Боровицким воротам…»

— Вы идите наверх… — Ниязов уже несколько лет упорно продолжал «выкать», правда, только в отношении Денисова, которому явно подражал. — В двести шестую… Я скажу, чтобы она поднималась к себе. — Он так ни разу и не оглянулся на экран.

Струева оказалась крепко сбитой беленькой коротышкой в тренировочном костюме. Было ей хорошо за тридцать.

Она мельком взглянула на Денисова и Ниязова, продолжала разговаривать с малюткой, ложка за ложкой вливая в него кефир:

— Вот нам и расчудесно! Какие мы хорошенькие! — настроение у нее было не очень веселое, она не закрывала рта; обращалась к ребенку во множественном лице: — Ничего, что папочка нас оставил. Нам и с мамочкой прекрасно. Мамочка нас не бросит…

Закончив кормить, она ловко перепеленала малыша, пропела больше для Денисова и Ниязова: