Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова

— А… Так, стало быть, тебе надобны деньги! — хлопнув себя по лбу и извиняясь за свою недогадливость, воскликнул он.

— Был бы весьма обязан тебе, Хенрик. Я и без того тебе должен, но ежели сможешь…

— О чём речь, право! Разумеется, смогу! — с неподдельным воодушевлением зачастил он. — Идём, поднимемся ко мне!

По пути им встретился человек весьма неприятной наружности, с жёстким колючим взглядом и худым мертвенно-бледным лицом, подчёркивавшим жёсткую колючесть этого взгляда, — тот самый господин, чьё имя не разобрал Павел, когда его объявлял дворецкий. Он оторопел, как подобострастно, втянув голову в плечи, поклонился неизвестному Хенрик, и тот ответил едва уловимым опусканием век.

«А это ещё что за гусь? Хоть и во фраке, а похож на штабного в чине», — подумал ротмистр, входя в кабинет Кшиштофского…

Ефим ладно перековал Бурана. Конь шёл легко, едва касаясь копытами земли, яркая луна освещала дорогу, и через три четверти часа Овчаров курил трубку у себя дома, внимательно рассматривая одолженные деньги. Всё было то же. Рельефное тиснение, плотный чёткий рисунок, бирюзовый оттенок бумаги, «л» вместо «д» и выгравированная подпись банковского служащего.

«Что ж, завтра и приступим, — обдавая дымом ассигнации, неторопливо размышлял Павел, покойно развалясь в креслах. — А сейчас не худо б и соснуть».

Спать, однако, не хотелось. Прелестная Эльжбета не выходила из головы. Её нежная лебединая шея, чудесные светло-русые волосы, обрамлённые блиставшей бриллиантами диадемой искусной работы, открытая, глубоко декольтированная грудь и влекущий дурманящий запах духов, исходивший особенно сильно во время танца, будоражил не одно лишь воображение. В нём проснулось желание, и он позвонил в колокольчик. Слуга Тихон, бывший денщиком Овчарова ещё в пору его воинской службы, с заспанной физиономией вырос на пороге комнаты.

— Что, Тишка, небось, храповицкого задавал, так хозяина и не дождавшись?! — делано хмуря брови, строго вопросил он.

— Никак нет, ваш высокоблагородь, барин! — моргая глазами и подавляя предательский зевок, виновато отвечал Тихон.

— Никак нет, никак нет… Заладил, дурак! Знаем мы ваше «никак нет»! Опять вздор несёшь! Вот что, Тихон… — Сменив гнев на милость, он поднялся с кресел и, приняв деловитый вид, принялся набивать трубку. — Помнишь Басю, жену плотника… как бишь его по имени?

— Витольд, — услужливо подсказал слуга.

— Ах да, Витольд! Отчего его в рекруты до сих пор не забрили? Я же приказывал! — неожиданно вспыхнул он непритворным гневом.

— Забрили, барин, забрили. Десять дён как забрили, будьте покойны.

— Тогда ладно. Приведь-ка мне её сюда, братец! — огорошил его своим приказом Овчаров.

— Сюды?! Кого?! Её?! — испуганно выпучив глаза, часто заморгал Тихон.

— Ты мне ваньку не валяй — «кого-кого?». Я велю привесть ко мне Басю, кою отдали за Витольда, плотника. Понял, дурья твоя башка?

— Чаво уж не понять. Вижу, побаловаться изволите. Право ваше, господское. Тока нехорошо это, да и пойдёт ли она. Поздно уж.

— А ты дюже не рассуждай, пойдёт — не пойдёт, а исполняй что велено! А хорошо или нехорошо — это уж не твоего холопского ума дело. И что это ты вдруг вздумал судить да рядить?! Вот прикажу высечь на конюшне — в одночасье поумнеешь!

— Воля ваша, тока сечь-то зачем? — невольно почёсывая спину, обиженно пробурчал собравшийся было уходить Тихон.

— Стой! — крикнул ему вслед Овчаров. — Вот, возьми бусы и отдай их Баське. Скажешь, от барина подарок. Коли приведёшь, на водку получишь, да и на корчму тебе останется довольно!

— Слушаюсь, ваш высокоблагородь, барин! — засовывая бусы за пазуху, отвечал верный слуга.

Тихон выполнил приказ хозяина и привёл смущённую, мучавшуюся сомнениями и тревожными предчувствиями Басю.

Отпустив старого слугу, Павел подошёл к молодой женщине.

— Бася, я тебе хоть капельку нравлюсь? — стараясь преодолеть её робость, вкрадчиво спросил он.

Бася молчала, не смея поднять глаз. Потом с видимым усилием проронила:

— Я мужняя жена, барин. Что люди скажут? Позор, позор ведь какой! — жалостливо всхлипнула она.

Овчарову причитания девушки показались наигранными, он обнял её за плечи и привлёк к себе. Подаренные бусы гроздьями спелого граната горели на её вздымавшейся груди…

«Подарок-то мой нашёл себе место! Да и неспроста она их нацепила!» — воодушевился Павел, покрывая поцелуями шею и грудь Баси. Та не отстранялась; казалось, она смирилась со своей участью и теперь желала лишь одного — чтоб всё свершилось как можно скорее. Её покорность разжигала страсть Павла. Дрожавшая в нетерпении рука нащупала шнуровку на полотняной рубашке девушки.

— Не надо, барин, я сама, тока унесите свечи! — с придыханием прошептала Бася, принимаясь раздеваться. Рубашка, лиф и юбки, одна за другой, бесшумно устлали пол кабинета.