Из круга женского: Стихотворения, эссе

Все, что видела, было важно, лишь поскольку относилось туда, имело связь с тем. Остановилась у книжного окна, прочла название выставленной книги: «У глубокого колодца», — и сердце дрогнуло от этих слов. Поняла, что и они оттуда, относятся «туда», к ее смутному счастью. И задумалась о том, почему. Встретив на углу мальчика, продающего срезанные левкои, мучилась, что не было денег с собой, — не для того, чтоб купить — не любила левкоев, — а чтоб ему дать, — очень бледный и невеселый был мальчик, а нужно было, чтоб он стал радостным для «того», для радостного мира, что колыхался в ней. Подняла незаметно камешек с тротуара у стены и перенесла его на солнечное место около бегущей струйки. Почувствовала, что ему тоскливо в тени и что страдает от неподвижности своей. И шла дальше, по мокрому переулку, мимо старой церкви…

3

В спальне Ольги, маленькой и душной, над комодом висел портрет Виктора Павловича, мужа ее. Кто был Виктор Павлович? Где он находился? Трудно было ответить на этот вопрос. Что он существовал реально — не было сомнения. Лицо его на портрете, полное и гладко выбритое, с очками на коротком носу, было такое настоящее, плотное, уверенное, какого не выдумаешь. Он, хотя и висел на стене, но казался жизненнее и крепче ходящей под ним живой Ольги.

Он занимался подрядами и, хотя она неясно понимала, что означало это дело, но уважала его. И когда речь шла о муже, в лице ее появлялось неизменно напряженное внимание и серьезность. Ничем, никогда не был он виноват перед него. А с тех пор, как стал брать большие работы и надолго уезжать в сибирские города, это чувство безупречности его еще усилилось в ней, и вместе с тем чувство вины перед ним. И женой его стала Ольга, именно чтоб не быть виноватой. Когда он спросил ее об этом, и она увидела его смущенное и покрасневшее лицо, увидела, как он, всегда спокойный и самодовольный, принял неудобную, напряженную позу, склоняясь к ней, сидевшей на садовой скамейке, она сразу поняла, что необходимо скорей освободить его от этой напряженности, вернуть ему самоуверенность. Когда родные спрашивали, правда ли, что она любит его, Ольга отвечала, что ей неловко обидеть его отказом. И с каждым днем нарастало чувство обязательства за его внимание. Сначала жили в его имении по соседству с усадьбой, где она выросла, — потом переехали в Москву. И когда он в первый раз уехал надолго, взяв на себя эти подряды, чувство виноватости острее поднялось в ее душе. Смутно тревожила мысль, что он соскучился с ней. И удивлялась, что стало легче без него и что скоро он совсем стерся в памяти. И только когда приходили его письма, деньги — всегда все вовремя, свидетельствующие об его заботе, — на миг вставала опять мысль, что она плохая жена ему, и раскаяние в чем-то, неясном ей самой.

Хотя ничего не знала Ольга о его жизни, забывала самое лицо его, и слова, и поступки, но все же ощущала его, как стержень, на котором держалось ее существование. И когда он приезжал, замирала вся, озабоченная огромностью мужской незнакомой жизни, заполнявшей вдруг дом, ходила за ним следом, желая услужить ему, и успокаивалась, только когда он уходил по делу или к знакомым. Говорить с ним не о чем было. И когда он, рассеянный и деловитый, уезжал опять, наскоро приласкав упирающегося Костю, Ольга снова ощущала вину, что не сумела сделать чего-то, и облегчение, и тишину.

В углу, против кровати, устроила она себе молельную, хотя и не молилась никогда. Висело старинное перламутровое Распятие, которое она попросила у тетки, — нравилось, как оно выделяется на темных обоях; под ним стоял столик, накрытый черным бархатом, на столике — Евангелие и образки разные, случайно доставшиеся ей, и лежали тоненькие восковые свечи. Ольга любила зажечь одну из них и, лежа на кровати, смотреть на пугливый огонек, дрожащий под Распятием.

Часами сидела она, запершись у себя в спаленке. Брала книгу или бусы, к которым имела пристрастие. Покупала их везде, где случалось, и низала, тщательно чередуя цвета, на бесконечную, длинную нить. И казалось, что это чувства, мысли — голубые, белые, золотые — проходят в ее пальцах и, если все ожерелье перебрать рукой, произнеся на каждую бусину молитву, то, наверное, получишь силу творить чудеса. Только ни у кого не хватит терпения на это. Но скоро и книга, и бусы падали на колени и, сложив руки, сидела она недвижимо. Уплывали куда-то мысли, уплывала она сама…

Поздно вернулась в тот день Ольга. Гуляя, зашла далеко и вспомнила, что в той части города живет подруга матери ее, художница-скульптор, которую не видела с прошлого года. Не к ней потянуло, а взглянуть на мастерскую, где была уже не раз, — большую, белую, с загадочными фигурами по стенам.