Из моих летописей

Победу довелось праздновать в Германии. В сентябре нас, стариков, по домам распустили. Перед отправкой получил от Маши письмецо веселое: дома все в порядке, а Митю, мол, «в другую сторону послали». Понятно, на японцев, значит. А там, на Востоке, пока письмо шло, тоже победа. Так радостно на душе, что и не высказать!

Прибыл я на свою станцию: березы на солнце горят, осины, что флаги на празднике, краснеют! Ехал на попутной, на озими любовался. Спрыгнул у дома, взбежал на крыльцо — дверь на замке. Что такое? Ведь телеграмму подал… А соседка Дуня выскочила на улицу, заголосила — да так и повисла на мне. Я подумал, с радости это. Еще смеюсь: «Лужа от слез твоих будет». А она едва проговаривает: «Маша, Маша…» — «Да не томи, — говорю ей, — объясни скорей». Тут она мне и скажи: «Третьего дня схоронили…»

По лицу Федора Фомича ползут слезы, да и у Вани глаза мокрые.

— Как стоял я, так и упал. Очнулся в избе. Добрые люди внесли. Рассказали про Машу: в лесу делянку пилили, так ее деревом убило… Двое суток не ел, не пил — лежал да плакал.

Потом про Митю вспомнил. Вернется, думаю, женится — опять семья… Стал в избе прибирать, в сундук заглянул. Вот — мои письма к Марии, вот — сыновы. Гляжу, военная бумага: «Погиб смертью храбрых…» Это про Митю, значит…

Месяц уже скрылся над лесом, остается розоватый отсвет. Костер едва теплится. Перепела стараются — пулькают. Да еще дзыдзыкают коростели.

— Ваня, спать хочешь?

— Нет, какой сон…

— Тогда давай чай пить…

Ваня смотрит на старого солдата и долго не отвечает. Тот почему-то смущается. Мальчик в раздумье повторяет:

— Давайте чай пить… — И, помолчав, тихо добавляет: — А водки вы не пейте.

— Так с горя ж я, — опустив голову, говорит старик. — Разве оно мне на радость! Ведь когда ты от меня с реки убежал, так я назавтра, куда деваться, не знал!

— А вы и с горя не пейте… Вы к нам в Мышкино приходите, когда вам грустно бывает. А зимой я вам письма писать буду…

— Спасибо, Ванюша, за эти слова! Надо бы, милый, вино бросить…

Шурша кустами, проносится ветерок. Дымок костра припадает к земле, потом выпрямляется. Огонь вспыхивает ярче…

Влюбленность

Хорошее дело — охота. И особенно прекрасна она, когда у охотника есть добрый помощник — породная и дельная собака.

И любит же ее охотник! И до чего же приятно ему показать людям красоту своего меньшого брата по охоте! Поэтому выставка — праздник. Соберутся сотни любителей со своими псами — весело, шумно, интересно! Закипит работа экспертов…

Вот ходят по рингу три десятка русских гончих — какой-то чудо-хоровод. Все породны, однотипны, все характерно окрашены — в легких чепраках или багряные. На неискушенный взгляд, чуть ли не все одинаково хороши.

Ну а глаз эксперта — дело другое. Судья видит не видимое простому смертному, и собаки для него далеко не одноценны.

Он уже доглядел, что вон у того выжлеца — брыли, что у этого — голова-то очень типична, а глаз светловат, что у третьего — повихнут гон, да еще и несет его выжлец слишком круто, что у четвертого задние ноги с коровинкой… Словом, на каждом солнце есть пятна, и мысль судьи должна взвесить, сравнить и решить, какое пятно терпимее: брыль или светлый глаз, широколобость или слабоватость спины и так далее, и так далее — пятен множество, и они бесконечно разнообразны. И эксперт так захвачен выискиванием пятен на солнцах и, наоборот, их блестящих сторон, что нет ему дела до остальной вселенной! И что судье какие-то там переживания владельцев подсудных ему собак?

А переживания бывают такие острые!

Года три назад довелось мне судить зверовые породы на районной выводке под Москвой. Собак собралось немного, и, быстро закончив экспертизу гончих, я принялся за русско-европейских лаек.

Во второй возрастной группе оказалось всего три кобеля. На больших рингах с несколькими десятками собак в группе, как правило, владельцев не замечаешь, слишком напряжено внимание в поисках собаки лучшей, затем второй, третьей и т. д. Где уж тут разглядывать самих собачников!

А на маленькой районной выводке, когда среди просторов спортивного стадиона, на ринговом пятачке, перед тобой ходят всего три собаки, невольно видишь и этих людей.

Понравился мне парень лет двадцати пяти, рослый, широко и ладно сложенный и с такими дюжими руками, что о профессии не надо спрашивать — конечно, рабочий. Приятно было смотреть и на лицо парня — мужественное, открытое, сияющее здоровым румянцем.

Хорош был молодец, а вот кобелек его — не больно. В общем-то, собака была достаточно породна, но сильно портили ее лимонно-желтые глаза, слишком неприятные на черной голове, и вовсе незаконная розовая с черными пестринами мочка носа. Нашлись и еще кое-какие недостатки. Делать было нечего. При всей симпатии к хозяину приходилось ставить собаку назад, а оценку дать только «удовлетворительно».