Из морга в дурдом и обратно

— Ну, ладно, думаю, хрен с тобой, бабник так бабник. «Присаживайтесь», — говорит она мне и показывает своей клешней на хлипкий старый стул. Я присаживаюсь, осторожно так, на краешек, чтобы стул не развалился, а она мне лепит новый диагноз: «Что это вы так осторожно садитесь? Сомневаетесь в себе?» Да нет, говорю — просто стул у вас на соплях держится. А она опять крючок закидывает: «А вы всегда как чуть что, так сразу в спор?» Я не сдержался и резанул ей правду-матку в глаза!

— И что? — спросил Юра.

— Не взяли в милицию. Пришлось на док идти, чтобы общежитие дали. Ну, поговорили, теперь давайте знакомиться. Меня Николаем зовут.

После обмена рукопожатиями с соседями Николай счел себя вправе лечь на свою койку.

— Сезонное обострение, — сказал он. — Думаю, пора уже группу получать. Из вас, мужики, никого с группой нет?

— Нет, — ответил Юра. — Но зато Вова — доктор. И права качает — заслушаешься…

— Я по группам не специалист, — поспешно сказал Данилов.

— Жаль, — вздохнул Николай. — А то ведь время идет, а дело стоит…

— А какие у тебя симптомы? — в свою очередь поинтересовался Юра.

— У меня не симптомы, а голоса, — поправил Николай. — Очень шебутные. То велят простыни в шкафу перекладывать с места на место, то свет не включать, то приседания делать… Как я дурить начинаю, так моя сразу к психиатру тащит. А там — направление выписывают. Скажите-ка, Владимир, а рентгеном эти голоса убить нельзя? Рентген — он же все убивает. А то, боюсь, не было бы вреда печени от таблеток.

Судя по красному в прожилках носу Николая, куда больше вреда его печени доставляли спиртные напитки.

— Рентген не поможет, — ответил Данилов. — А просто послать эти голоса нельзя?

— Куда послать?

— Куда-нибудь подальше.

— Так они же меня не слушают, — словно маленькому ребенку, пояснил Николай. — Я их слушаюсь, а они меня нет. Такой вот у нас расклад. А то бы я их быстро заткнул! В момент!

«Чудны дела Твои, Господи! — подумал Данилов. — Где я? Что со мной? Что вообще происходит?»

Ночью ему снилась «скорая помощь». Выдалось какое-то неестественно спокойное дежурство, и они с диспетчером Люсей Сиротиной долго спорили, выбирая подходящую невесту для доктора Жгутикова. Почему-то засела во сне такая мысль — срочно спасать Жгутикова, то есть женить. Потом к ним присоединилась Елена и тоже стала предлагать кандидатуры, но придирчивая Люся во всех умудрялась находить какой-то изъян…

Бредовый сон, бредовая жизнь, дурдом в голове, дурдом вокруг. Еще немного, еще чуть-чуть — и начнет казаться, что здесь, в дурдоме, он, Вовка Данилов, родился и вырос, и жил до сих пор, и продолжает жить. Если, конечно, это убогое беспросветное существование на грани сна и реальности можно назвать жизнью. А чем его еще назвать? Не смертью же? О, как же все это тягостно, муторно и несправедливо. За что такое наказание? Говорят, что наказания без вины не бывает? Бывает, еще как бывает! Если не без вины, какую-нибудь вину всегда можно найти, то хотя бы несоразмерно вине. Натворишь дел, образно говоря, на копейку, а получишь от судьбы тумаков на целый рубль.

Поистине — не умеешь вешаться, так и нечего начинать! Не умеешь вовремя останавливаться — не пей! Пить, кстати, не хотелось совершенно — от таблеток и без того голова дурная, ватная. Не до водки сейчас, совершенно не до нее. Хоть какая-то, а польза от лечения.

Есть и еще польза — головная боль с каждым днем все больше меняла свой характер, превращаясь из боли в тяжесть. Тоже неприятно, но переносить гораздо легче. Жаловаться Тамаре Александровне на головную боль и просить чего-нибудь обезболивающего не хотелось. Все равно толку не будет, если и назначит что-нибудь, так явно не то, что надо.

Вчера лечащий врач удивила. Сильно удивила. Данилов ожидал, что после всех высказанных им претензий Тамара Александровна вернется и с глазу на глаз предъявит ему какой-нибудь ультиматум. Или начнет угрожать. Или передаст его скорее всего вместе со всей палатой другому врачу — Маргарите Леонидовне, флегматичной особе предпенсионного возраста.

Вышло совсем наоборот. Безменцева вернулась в палату, устроила всем полный терапевтический осмотр — даже искала отеки на ногах и пыталась пропальпировать селезенку. Затем подсела к Данилову, словно невзначай накрыла его руку своей, и долго ворковала о доверии, взаимопонимании и присущем всем врачам гуманизме.

— А насчет нейролептиков вы, Владимир Александрович, право, зря, — упрекнула она. — В каждой специальности свои основные препараты. В кардиологии — бета-блокаторы и антагонисты кальция, у инфекционистов — антибиотики, а у нас — нейролептики.

— Насчет кардиологов и инфекционистов я бы с вами не согласился… — завредничал Данилов.

— Но насчет психиатрии — примите к сведению, — улыбнулась Безменцева.

Взгляд ее из колючего стал доверительно-проникновенным, в голосе появилась несвойственная ему мягкость, и вообще она была такая милая, такая понимающая, такая уступчивая… «Умеет же, сволочь, гасить скандалы! — восхитился Данилов. — Прямо на все готова, лишь бы доказать мне, какая она хорошая!»