Во-вторых, не стоит полагать, что культурные барьеры на пути становления демократии так уж совершенно непреодолимы, – ведь за последние пару десятилетий демократические институты стали укореняться в самых разных далеких от западной культуры местах (таких, как Монголия или Бенин). Даже если предположить, что россияне более антидемократичны, нежели жители этих стран, то неужели наша страна не в состоянии следовать их образцам? В результате, культурные обоснования преобладания авторитаризма попадают в перечень «остаточных категорий», к которым прибегают тогда, когда не могут что-либо объяснить. Согласно им, демократия в России не может укорениться вследствие неблагоприятного культурного «наследия», а заданная этим «наследием» траектория развития не может быть изменена в отсутствие демократии [28]
. Во всяком случае представление о том, что культурные факторы служатВ-третьих, наконец, признание культурной неприемлемости для россиян демократии может повлечь за собой далеко идущие политические последствия. Если признать, что граждан той или иной страны
Когда я слышу о культурной несовместимости России с демократией и верховенством права, то вспоминаю свою поездку в один крупный региональный центр в середине 1990-х годов. Старинный город был очень захламлен и замусорен, что я и отметил в разговоре с тамошним вице-мэром. Тот, нимало не смущаясь, парировал: у нас, мол, такая местная культура – некогда жившие на этой территории селяне не делали выгребных ям, а выкидывали мусор из изб прямо во двор. На следующий день, посетив местный музей, я услышал ту же историю, подкрепленную иллюстрацией в виде настоящей избы. Казалось, идея культурной обусловленности грязи господствовала в умах горожан. Однако когда всего лишь через несколько лет я вновь посетил тот же город, он выглядел намного чище. Оказалось, что горожане избрали нового мэра, который сумел наладить более эффективную работу коммунальных служб. Местная культура, по всей видимости, этим реформам не препятствовала. Может быть, и стране в целом сегодня пора перестать сетовать на непреодолимость культурного «наследия прошлого», а учиться выбирать достойных правителей и создавать эффективно работающие институты?
«Оптимисты»
В отличие от «пессимистов», для которых Россия предстает вечной жертвой неизлечимой наследственной болезни «наследия» авторитаризма, «оптимисты» смотрят на проблемы страны сквозь иную оптику. Они полагают, что Россия – это «нормальная страна» с более или менее средними показателями социально-экономического развития, и потому не следует ни предъявлять к ней особых претензий по части демократии и прав человека – с одной стороны, ни чрезмерно возмущаться ее авторитаризмом – с другой [29]
. Словом, на глобальном уровне – не «отличница» мировой политики, но и не совсем уж безнадежная «двоечница»: да, не Финляндия, но и не сказать, чтобы полное Зимбабве, а, скорее, что-то вроде Аргентины. Если представить себе распределение стран подобным успеваемости учеников в школьном классе, то Россия – своего рода «твердая троечница», ни шатко ни валко справляющаяся с текущими заданиями, но и имеющая немного шансов в обозримом будущем кардинально улучшить свою «успеваемость» (ухудшить, впрочем, тоже). Такие страны более других подвержены влиянию внешних и внутренних шоков, которые могут нанести им травмы, способные надолго ослабить организм и законсервировать существующее положение дел.