Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию

Моя встреча с ним состоялась в 10 часов утра в кафе пассажа, выводящего на Невский проспект. Он меня уже поджидал. Я был с дрожками. Он поднялся на них, сел подле меня, и мы поехали.

Тюрьма расположена между Гороховой и Успенской улицами, и, значит, оказались мы там в момент. Мой провожатый представился, предъявил приказ. Нам выделили тюремного надзирателя, обремененного связкой ключей; он пошел впереди нас по коридору, открыл дверь на винтовую лестницу, спустился вниз примерно на 20 ступенек, открыл вторую дверь, в другой коридор, по сырым стенам которого можно было судить, что мы попали в цокольный этаж. Там надзиратель спросил моего провожатого о моих дальнейших намерениях. Тот, превосходно владея французским и выполняя роль переводчика, перевел мне его вопрос. Я ответил, что, не зная осужденных, хотел бы войти к любому из тех, кто приговорен к каторжным работам на рудниках. Надзиратель отпер первую же камеру.

Кроме фонаря, что нес надзиратель, у каждого из нас ― провожатого и меня ― была свеча в руке. Поэтому небольшая камера оказалась прекрасно освещенной. Там я увидел на деревянной скамье, годной для сидения днем и достаточно широкой, чтобы ночью служить кроватью, сухого человека с горящим взором, длинной бородой, обритой сзади головой и коротко подстриженными висками. Заделанная в стену цепь оканчивалась кольцом, охватывающим его ногу, поверх лодыжки. Он поднял голову, когда мы вошли и, обращаясь к моему провожатому:     

― Разве сегодня? ― спросил. ― Я думал, что только завтра.

― Действительно, завтра, ― ответил мой спутник, ― но вот месье знакомится с тюрьмой, и он даст тебе две копейки на стакан водки, если ты захочешь ему рассказать, за что приговорен к рудникам.

― Никакой платы не надо. Я во всем признался, и все расскажу месье, как рассказал суду.

― Ну, хорошо, рассказывай.

― Рассказ очень простой и не долгий.

Моя семья ― жена и четверо детей; только я отдал им свой кусок хлеба, как пришел становой сказать, что император, отец наш, ведет большую войну и нужно заплатить налог за первые полгода. Мое обложение поднялось до 1 рубля и 75 копеек[132]. Я сказал становому о положении, в каком находился, показал ему избу без обстановки, полураздетую жену и детей и попросил отсрочки. «Император не может ждать», ― ответил он. «Боже мой, что же делать?» ― сцепил я руки. «Что делать? ― повторил он. ― Я знаю, что. Прикажу сейчас капать ледяную воду на твою голову, по капле и до тех пор, пока не заплатишь». «Не знаю, можете приказать меня убить; но что это вам даст? Вы ничего не получите, а жена и мои дети умрут». «Дети, станьте на колени, ― сказала жена, ― и попросите станового дать нам немного времени; может быть, ваш отец найдет работу и сумеет заплатить подать императору». И мои дети с женой стали на колени.

― Я думал, ― сказал я провожатому, прерывая рассказ заключенного, чтобы ни у кого не заронилось сомнения в правдивости его слов, ― я полагал, что всякий владелец должен выделять каждому главе семьи шесть арпанов пахотной земли и один-два арпана луговины для работы исполу, как у нас говорят, то есть с условием делить урожай пополам.

― Да, должен, если владеет землей; но есть бедные баре; и, не имея земли, они не могут дать наделов другим, тогда они держат своих крестьян как работников (трудящихся), которые могут наняться на стороне; здесь как раз этот случай.

Затем, обращаясь к заключенному:

― Продолжай, ― сказал он.