Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию

Правда, есть и четвертый период, с января по февраль, но он очень опасен: берега Каспийского моря скованы льдом, рыбаки заведений сидят без работы и рискуют в экспедициях по льду, удаляясь на 15, 20, 30 километров от берега. В таких случаях, они отправляются вдвоем, в санях с одной лошадью, прихватив с собой 2500-3000 метров снасти, которую заводят под лед и берут любую рыбу и даже тюленей. Ну вот, иногда бывает, что сильный северный ветер отрывает и уносит льдины в открытое море; тогда несчастные рыбаки, пусть даже с продуктами в достаточном количестве, неизбежно пропали, так как, попадая в широты, где Каспий никогда не замерзает, то есть на широту Дербента или Баку, они видят, как мало-помалу тают льдины, на которых они находятся, и они попадают в ситуацию моряков, чье судно идет ко дну в открытом море. Вспоминают, однако, случаи чуда, когда ветер, изменив направление, вновь пригонял к берегу оторванные льдины, которые были уже к югу за тысячи миль. Между прочим, рыбаки утверждают, что несчастье происходит только с неосторожными или новичками. Инстинкт лошади предупреждает хозяина об угрожающей опасности: расширенными ноздрями своего носа, повернутого в сторону, откуда ожидается ветер, благородное животное улавливает атмосферные изменения и, вовремя запряженное, само берет направление к берегу полевым галопом.

Мы посетили одно из самых значительных в крае заведений рыбной ловли; одинокие обиталища рыбаков образовывали небольшую деревню из сотни домов. Рыбаков предупредили с утра, так что они медлили поднимать снасти с рыбой, ожидая нас.

Огромные заграждения из свай, забитых в десяти сантиметрах одна от другой, препятствовали рыбе подниматься по Волге. Поперек реки были натянуты канаты в пространстве 3 х 3 метра; с канатов, удерживаемых кольями, свисали цепи с очень острыми крюками. Крюки были без наживки, о которой я подумал, было, в начале; они лишь висели в водах на разной глубине. Проходя, рыба пронзается одним из крюков и после нескольких рывков в стремлении продолжить свой путь замирает, обездвиженная болью.

Протягивают канаты и поднимают цепи с помощью судна; если рыба попала на крючок, то это чувствуется по весу; тогда ее поднимают на поверхность воды, что довольно легко, но дальше начинается борьба.

Когда имеешь дело с белугой на семь-восемь сотен фунтов, требуется иной раз пять-шесть лодок и восемь ― десять человек, чтобы овладеть монстром.

Менее чем за полтора часа, мы выбрали 120-130 рыбин разного размера. Ловля окончена, рыбу подали на скотобойню своего рода и приступили к заготовке икры, жира и нервов [визиги].

Год лова, которым занято восемь-девять тысяч рабочих и 250 охотников на тюленей при трех тысячах малых шлюпок в среднем дает 43-45 тысяч осетров, 650-660 тысяч севрюг, 23-24 тысячи белуг. Такая масса рыбы ― полагают расчет сомнительным ― дает приблизительно 375-380 тысяч килограмм икры, 18-20 тысяч килограмм визиги и 20-21 тысячу килограмм клея.

Нет ничего более омерзительного, чем видеть извлечение из бедных существ икры, нервов и жира. Известна стойкая воля к жизни у этих больших рыб; те, что достигают восьми ― десяти футов в длину, еще подскакивают, когда вскрывают брюхо и извлечена икра, и делают последнее усилие, когда из них вытягивают спинной мозг, до которого русские ― большие лакомки. Наконец, и это сделано, рыбы становятся неподвижными, хотя сердце продолжает трепетать более получаса, после чего оно прощается с телом. Каждая операция с каждым животным длится 12-15 минут. Все это попросту страшно видеть.

Для нас приготовили икру самого большого осетра из пойманных; животное могло весить 300-400 килограмм; его икра заполнила восемь бочонков примерно по десять фунтов. Половину икры засолили, другая ее половина подлежала употреблению в свежем виде и, будучи законсервированной, служила для подношений на всем пути до Тифлиса; засоленная икра попала во Францию, где была роздана, в свою очередь, но не вызвала такого же энтузиазма, с каким была встречена в виде наших подарков в Кизляре, Дербенте и Баку.

Есть два объекта внимания, ради которых самый скупой русский всегда готов совершать безумства: икра и цыганки. О цыганках я должен был бы говорить в связи с Москвой, но признаюсь, что эти обольстительницы, с жадностью поглощающие состояния сыновей из русских семей, оставили в моей памяти такой блеклый след, что, говоря об особенностях Москвы, про них я забыл напрочь.