Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию

Гомерическое изобилие, гостеприимство Идоменея[305] - не идут ни в какое сравнение с гостеприимством и изобилием, предложенными нам калмыцким князем. Один перечень обеденных блюд и вина, чтобы их орошать, занял бы целую главу. Во время десерта княгиня Тюмень и ее фрейлины встали из-за стола. Я хотел поступить так же, но месье Струве, от имени князя, попросил меня остаться; отсутствие княгини и фрейлин предусматривалось праздничной программой и обещало сюрприз.

Князь сам принялся нас развлекать и забавлять и с таким остроумием, что оставалось лишь ему не мешать, или, скорей всего, дать себя этим увлечь. Но вот, через четверть часа после ухода княгини и фрейлин, распорядитель церемоний, постоянно в красном одеянии, желтом капюшоне на голове и с жезлом в руке, совсем тихо сказал несколько слов на ухо хозяину.

- Мессье, - сказал князь, - княгиня велела мне пригласить вас к ней на кофе.

Приглашение было очень кстати, чтобы не принять его без поспешности. Княжна Грушка, европейский наряд которой относил ее к числу цивилизованных женщин, взяла меня под руку, и в сопровождении князя Тюменя мы пошли за распорядителем церемоний. Вышли из замка и направились к небольшой группе палаток, стоящих в 30 шагах от господского дома. Эта группа палаток, куда мы направлялись, была для княгини дачей со службами, а точнее, ее любимым жилищем, ее национальной кибиткой, которую она предпочитала всем когда-либо построенным каменным домам, от дворца Семирамиды до китайского дома месье Алигра[306].

Там нас ожидало действительно любопытное зрелище; мы оказались в самой гуще Калмыкии. Палатки княгини - три, сообщающиеся между собой: передняя, салон и спальня, умывальня и гардероб - сказал бы, крупнее обычных, но той же формы и с внешней стороны покрытые тем же войлоком, что и палатки самых простых ее подданных.

Средняя, то есть основная, принимала дневной свет, как обычно, сверху - через круглое отверстие, но оно было затянуто красным узорчатым шелком; расшитый хорасанский войлок застилал весь пол, покрытый еще богатым ковром из Смирны. Против двери раскинулся громадный диван, который днем служил канапе, а ночью кроватью; по обе стороны от него возвышались, напоминая этажерки, два алтаря, уставленные китайскими безделушками; затем над алтарями, в воздухе, пропитанном духами, висели в развернутом виде разноцветные вымпелы.

Княгиня сидела на диване, а у ног ее, на ступенях, ведущих к этому своеобразному трону, устроились 12 фрейлин в позе, в какой они предстали перед нами в первый раз, то есть сидели на пятках, верные своей первоначальной неподвижности. Признаюсь, отдал бы все на свете, чтобы с нами оказался фотограф, который в несколько мгновений схватил бы всю эту картину, такую странную и живописную одновременно.

Вдоль стенки были приготовлены подушки, чтобы мы могли рассесться; княгиня поднялась и предложила нашим спутницам сесть по обе стороны от нее, слева и справа, что позволяли размеры канапе. Излишне говорить, что князь был неизменно и особенно внимателен к ним, что такой вежливости и галантности они не встретили бы, конечно, у банкира из Шоссе д'Антен или у члена Жокей-клуба.

Принесли кофе и чай, обслужив по-турецки, то есть на полу. На этот раз я решил сначала спросить, не калмыцкие ли это кофе и чай, и получил заверение, что кофе - «Мокко»[307], а чай - китайский.