Из пепла

— А и спою! — И спел, да еще как, даже слезу выжал — от смеха:

Я видел небо в стальных переливах и камни на илистом дне,
И стрелы уклеек, чья плоть тороплива, сверкали в прибрежной волне.
Ещё было море и пенные гривы на гребнях ревущих валов
И крест обомшелый в объятиях ивы, чьи корни дарили мне кров.

А в странах за морем, где люди крылаты,

Жил брат мой — он был королём.
И глядя, как кружатся в небе фрегаты,
Я помнил и плакал о нём.

Брат мой с ликом птицы, брат с перстами девы,

Брат мой.
Брат, мне море снится, чёрных волн напевы,
Брат мой.

В недоброе утро узнал я от старца о рыбе, чей жир — колдовство,

И клятвою крови я страшно поклялся отведать её естество.
Но старец, подобный столетнему вязу, ударил в пергамент страниц:
«Нажива для рыбы твориться из глаза — из глаза властителя птиц!»

Я вышел на скалы, согнувшись, горбатый, и крик мой потряс небеса.

То брат выкликал на заклание брата, чтоб вырвать у брата глаза.
И буря поднялась от хлопанья крыльев, — то брат мой явился на зов.
И жертвенной кровью мы скалы кропили и скрылись от взора богов.

И битва была, и померкло светило за чёрной грядой облаков.

Не знал я, какая разбужена сила сверканием наших клинков.
Не знал я, какая разбужена сила сверканием наших клинков.
А битва кипела, а битва бурлила под чёрной грядой облаков!

Чья клубиться на Востоке полупрозрачная тень?

Чьи хрустальные дороги разомкнули ночь и день?
Кто шестом коснулся неба, кто шестом проник до дна?
Чьим нагрудным амулетом служат Солнце и Луна?

Се — грядущий на баркасе по ветрам осенних бурь.

Три зрачка горят на глазе, перевёрнутом вовнутрь.
Се — влекомый нашей схваткой правит путь свой в тишине.
И горят четыре зрака на глазу, что зрит вовне.

И рухнул мне под ноги брат обагрённый, и крик бесновавшихся птиц

Метался над камнем, где стыл побеждённый, сочась пустотою глазниц.
И глаз наживил я, и бросил под глыбу, где волны кружатся кольцом.
Удача была мне — я выловил рыбу с чужим человечьим лицом.

Я рыбы отведал, и пали покровы — я видел сквозь марево дня,

Как движется по небу витязь багровый, чьё око взыскует меня.
Я вскинул ладони, но видел сквозь руки. И вот мне вонзились в лице
Четыре зрачка на сверкающем круге в кровавом и страшном кольце.

И мысли мне выжгло, и память застыла, и вот я отправился в путь.

И шёл я на север, и птица парила, и взгляд мой струился как ртуть.
Я спал под корнями поваленных елей, а ел я бруснику и мёд,
Я выткал надорванный крик коростеля над зыбью вечерних болот.

И в странах бескрайнего льда и заката, где стынет под веком слеза,

Пою я о брате, зарезавшем брата, за рыбу, чья пища — глаза.