Из пережитого

   -- По существу я с вами не спорю, -- сказал он, -- как частный человек, может, и я бы подписал с вами, но вы не глупые и должны понимать всю совокупность условий и обстановки, в которых мы находимся и ведем войну, и пока Государь не заключит мира, ни я, ни один его подданный, а не только офицер, не может ему мешать и противиться в этом. Это не одно мое личное мнение, -- сказал он дальше, -- и наш начальник генерал Миллер, держится такого же мнения. Он тоже утвердил постановление прокурора о возбуждении против вас дела по 51 и 3 п. 129 ст.

   Я сказал, что все и горе в том, что народ не имеет права рассуждать, а должен только повиноваться, а если бы могли рассуждать, то никакая война стала бы невозможна. Я не знаю о дальнейшей судьбе этого жандарма, но хотя он и назвал нас "изменниками", все же я не видел в нем лютого врага ни лично, ни общественно. Прощаясь с нами и как бы извиняясь за наш арест, он со вздохом сказал:

   -- Вы думаете мне легко отправлять вас в тюрьму? По нашим справкам вы люди почтенные, трезвые, трудовые, семейные, но... мой мундир, моя служба обязывают меня к этому. Впрочем, -- утешительно сказал он, -- Гремякина я считаю по этому делу случайным, не активным, и если за него общество или его родственники дадут нам поручительство, я отпущу его до суда.

   Впоследствии, через 2--3 недели, он сдержал свое обещание.

   По дороге в тюрьму жандармы охотно рассказали нам о том, что по этому же делу они еще месяца два назад отвели в ту же тюрьму Булгакова, Душана Петровича Маковицкого и Попова, не удержавшись от того, чтобы не рассказать и о чудачествах "брата Сергея" (так они называли сочувственно Сережу Попова).

   -- Вы что, все из одной партии? -- спрашивали они нас с любопытством, -- только вы не похожи на братцев, а тот совсем блаженный, на того и злобы не поимеешь: милые братья да милые братья. О чем ни спроси, все милые братья. Сел вот на этих ступеньках, -- указали они на маленький портик около одного дома, -- и не идет дальше. "Мне, -- говорит, -- и некуда и незачем дальше идти, я буду тут сидеть до вечера". Каков брат, вот и поговори поди с ним. В такое нас затруднение поставил, хоть волоки его волоком... Уж мы его упрашивали, упрашивали, я он уперся и ни с места...

   -- Как, по-вашему, -- испытующе спрашивали они нас, -- он вот говорил, что человек над человеком власти

   254

   не имеет, а мы сами подчиненные, нам-то как быть, за него надо в тюрьму садиться?

   Я сказал, что, no-Божьи, никто не имеет права насиловать другого, а по-человечески, можно только защищать себя и вступать в защиту другого.

   -- Солдаты вот и есть защитники всех, кого обижают, всего общества, -- торопливо перебил меня один жандарм, -- слуги и Государя и отечества.

   -- А Сережа-то Попов разве кого обижает? -- сказал Гремякин. -- Он, наоборот, других призывает, чтобы никто никого не обижал и чтобы солдаты безвинно-напрасно друг прута не убивали. Он совсем не опасен, а его тоже в тюрьму.

   Жандармы покраснели, замешались и не знали что сказать. Другой из них запальчиво произнес:

   -- Этак, по-вашему, что же, подставляй всем морду и пускай бьют, кому нравится?

   Мы засмеялись. Я сказал: "Конечно, пока ты жандарм и или еще какой крючок, то многим хочется плюнуть или ударить тебя по лицу. Так, -- говорю, -- и бывает при разных усмирениях и забастовках, убивают даже городовых и жандармов, а когда ты не крючок, а просто рабочий человек, кому ты нужен с твоей мордой, разве пьяный по ошибке наскочит, но его и то уговорить можно и он послушается, если ты сам никогда ему худа не делал".

   -- По-вашему, что же, -- с раздражением сказал он, -- и начальство не надо слушать и признавать: ты себе, оно себе, анархисты вы что ли?

   -- В чем признавать, -- отвечал я. -- Если скотина на хлеб зашла, а староста или урядник согнать велит -- надо слушаться и признавать, а если земский отправляет мужика за недоимку под арест, а меня конвойным нарядили, конечно, отказаться надо.

   -- Отказаться и самому за него садиться, так что ли?

   -- А какая беда, -- говорю, -- если на трое суток посадит, лучше самому отсидеть, чем другого напрасно тащить!

   -- Трое суток! -- передразнил меня жандарм, -- трое-то суток дурак отсидит, а тут не трое суток, а три года, тогда как?

   -- А тогда не надо жандармом быть, -- сказал Гремякин, -- поди откажись. А уж если на 45 рублей польстился, что тут спрашивать: тащи, бей по морде, стреляй!

   -- У нас до этого не дошло, мы его обманом взяли, -- торжествующе пояснил первый жандарм. -- Я ему сказал тогда: "Если ты, брат Сергей, нас любишь, то и не вводи в грех, это тоже нехорошо, не по-братски, если ты не пойдешь сам, то мы должны будем тебя связать, взять

   255

   извозчика и отвести в тюрьму. Извозчик тоже тебя матом будет крыть, да и мы вгорячах ударить можем, видишь, какой грех может выйти?"

   Нас это заинтересовало, и Гремякин спросил:

   -- Ну, и что же, пошел, послушался?