Из пережитого

   Благодаря этому мы почти всегда знали газетные новости, но, конечно, умышленно скрывали это от Данилы Никитича. И когда он появлялся утром после смены и отпирал нашу камеру, Фролов фамильярно здоровался с ним, закуривал папиросу и начинал расспрашивать о войне. И так как вести были все плохие, наши отступали из Австрии и мало где имели успех, а Данила Никитич не любил говорить о неудачах, то разговор на эту тему у нас не клеился. Данила старался отмахнуться.

   -- Ну что там, -- скажет он, -- дела неважные, и много на немца навалились -- а он всех бьет! Посмотрим, что дальше будет.

   И чтобы замять этот неприятный разговор, он сейчас же переходил на злободневные разговоры по тюрьме и, не торопясь, сообщал нам все новости: кого посадили в карцер и за что, кого накрыли с газетой, кто оказался пьяным и вел себя непозволительно для тюрьмы, кого привели из новых.

   -- Я так понимаю, -- говорил он авторитетно, -- ежели ты ухитрился добыть и выпить, ну и веди себя тихо-смирно, какое до тебя дело начальству, а ежели ты начинаешь бузить и громкие разговоры говорить, никакое начальство тебя не помилует. Сама себя раба бьет!

   -- Ну а все же, как там народ-то, не унывает? -- ставит ему Фролов лукавый вопрос. -- О чем там говорят-то на воле, победы ждут и одоления?

   -- Да я тоже думаю, что мы в конце концов с нашими союзниками скрутим немца, весь белый свет на него, всех не одолеет. В народе беспокойства много, как бы опять заварушки не вышло, как в 905 году, -- уклончиво говорил Данила Никитич, -- а если все тихо-смирно будет, конечно, и немцу карачун, как он ни хорохорится, а всех и ему не одолеть. Только это социалистам не на руку, они не хотят победы, -- крыл он Фролова. Я знаю, о чем вы думаете; как бы опять опосля войны революцию поднять, за этим и в тюрьму спрятался, чтобы на войну не попасть. А кому победа нужна, тот не станет в тюрьме сидеть попусту.

   270

   -- Да я тут при чем же, -- оправдывался Фролов. -- то прокурор екатеринбургский меня укрыл, а я сам и не думал в тюрьме укрываться. Ну, а раз посадили -- надо сидеть, начальство лучше знает, что делать.

   -- Уж и хитер ты, Фролов, -- говорил ему Данила Никитич, -- тебя семи толкачами в ступе не поймаешь. Ты будешь врать и не улыбнешься. Знаю, какой тебе победы нужно, вам царя изжить хочется, а он все царствует на страх всем врагам и супостатам.

   -- Придет время, и мы поцарствуем, -- смеялся тот, -- только ты не тужи, Данила, я тебя тогда министром сделаю...

   -- До вашего царства я не доживу, стар, -- отшучивался Данила, -- уж вы как-нибудь без меня, а на мой век и этого царства хватит.

   -- И этой тюрьмы, -- добавил Фролов.

   Даниле всегда хотелось поговорить с нами побольше. Но всякий раз разговоры быстро обрывались. На коридоре гулко хлопала дверь или слышались чьи-либо торопливые шаги, и он быстро закрывал нашу камеру и шел навстречу идущим как ни в чем не бывало.

   По камере часто делал обход корпусной Пономарев, Данила отпирал ему и нашу дверь и бесстрастно становился в дверях, показывая начальству полное равнодушие к включенным.

   Корпусной быстро оглядывал нас с ног до головы, подходил к окну и искал какого-нибудь повода, чтобы сделать нам замечание, рылся в наших вещах и постелях, но так себе, для вида. Он был из разжалованных офицеров и страшно не любил политиков.

   -- Это что такое, -- находил он на окне гвоздь или кусочек проволоки, -- разве вы не знаете, что вам даже иголку можно иметь только с разрешения?

   Иногда ему попадался кусок смятой газеты, он его быстро развертывал и смотрел: что это такое? И если по содержанию походило на обрывок из текущей газеты, то начинал делать формальный обыск, шаря и по карманам и по вещам.

   Фролов не выдерживал и с напускной вежливостью вступал с ним в пререкания.

   -- Ну что это такое, -- говорил он, -- гвоздь взяли, бумагу берете, а нам и в зубах поковырять нечем и на оправку ходить не с чем!

   -- Вам этого не полагается, -- резко возражал корпусной, -- для зубов можете иметь щетку, а для уборной -- старые пакеты и оберточную бумагу от передач. Я не знаю, какая вам бумага нужна: карты делать, газету иметь, вы

   271

   ведь политики, а не арестанты, -- подчеркивал он злобно, -- вы думаете, что вы в гостинице, а не в тюрьме. У меня эти привычки забудьте! А еще политические, -- говорил он насмешливо, -- а правил тюремных не соблюдаете.

   Досадуя, что ничего не находил у нас более существенного, он сильно хлопал дверью, уходя из камеры. И так как наша камера была крайняя (20-я была с разным хламом, и мы туда на день выносили тюфяки), то ему дальше идти было некуда и он уходил с коридора. Данила его провожал и через некоторое время опять отпирал нашу двери и улыбался, говорил о нем:

   -- Сам себе покоя не знает и людям не дает! Целый день как волк по тюрьме бегает и ко всем придирается и считает себя самым первым начальником!

   Фролов вертелся ужом, комедиянил, умело и вовремя подавал Даниле папиросу. Потом переходил на таинственный шепот -- будто Данила был тоже членом заговорщической партии, -- серьезно говорил: