Из пережитого

   Будучи возмущен до глубины души всей этой историей с испытанием винтовок на братьях рабочих, я и пошел вечером с этим делом к Толстому, будучи уверен, что он опубликует эти факты в заграничных газетах, что им отчасти и было сделано. На этот раз у него было более десятка посетителей: были студенты, рабочие, семинарист, два пожилых с длинными бородами старообрядца, одна пожилая барыня и один седовласый старик в очках, похожий на ученого мужа. Лев Николаевич познакомил меня со всеми и усадил на кожаный диван, в то же время чутко прислушиваясь к общему разговору. Студенты спорили о преимуществах гегельянства над теорией Фихте; другие, наоборот, в корне отвергали их философию и говорили, что теперь все дело в развитии теории Дарвина и учения Ницше о сверхчеловеке. Толстой хмурился, досадуя на ненужную болтовню о модных для того времени теориях, пытался переводить разговор на христианское учение, из которого, по его мнению, только и можно было вывести достойную человека трудовую и правильную жизнь в условиях русского крестьянства, но его не слушали, каждый пытался передать ему свои мысли и планы о лучшем будущем из тех новых ученых теорий, какие в это время были в моде. Старообрядцы хихикали и доказывали Льву Николаевичу, что только в их кругу живет еще истинная вера и благодаря ей их молодежь живет и воспитывается в более

   80

   нравственном положении, чем все другие пьяницы и трубокуры. "Мы своим детям внушаем страх Божий, -- говорили они, -- любовь и уважение к старшим, к старым Священным Писаниям и Преданиям, а ваши теперь вон чем занимаются, безбожие проповедуют и глупости всякие от ученых дураков слушают". Рабочие также стояли за стариков старообрядцев и очень недружелюбно относились к разговорам студентов. "Теперь много разных смутьянов шатается и все себя за ученых считают, -- говорили они, -- у добру-то они тебя не приведут, а в тюрьму того и гляди; кого ни послушай, а дорога одна..."

   Семинарист говорил покаянную речь о своей худой и развратной жизни, о домах терпимости, к которым он имел прикосновение, о том, что ему было дано какое-то видение, в котором он увидал все мерзости своей жизни и, главное, ложность изучаемых им наук, и теперь он решил уйти из семинарии и заняться более честной и трудовой жизнью.

   -- Но от старой жизни, кроме грехов, у меня остались много долгов, и я пришел просить у вас 150 рублей, -- обратился он неожиданно к Толстому, -- заранее надеясь, что вы мне поможете распутаться с моей старой жизнью.

   -- Я вот тоже Лев Николаевич -- начала было пожилая барыня, державшаяся все время в стороне, -- у меня дочь кончает учительский институт, а мы так бедны, так бедны...

   Встретив недружелюбные взгляды рабочих, барыня не договорила. Всем стало неловко, разговор оборвался.

   Толстой нервно ходил взад и вперед, а потом, остановившись против рабочих, сказал: -- Что бы вы стали делать, если бы у вас, как у меня, ежедневно просили бы денег, а не указывали, откуда их брать. У меня два выхода: или просить у жены, чтобы она повысила аренду на мужиков и давала бы мне на эту помощь, или повысить цены на мои книжки и таким путем собрать лишние деньги, а я и сам не знаю, правильно бы это было или нет.

   Рабочие заволновались и грубо стали выражать недовольство на этих просителей, в особенности на семинариста. Много, дескать, тут разной шапши найдется, помогай не поможешь; на черную работу не идут, а все норовят в белоручки попасть и на господское положение встать.

   -- Я пытался откликаться на эти призывы, -- сказал Лев Николаевич, -- но ничего не вышло, просителей изо дня в день стало так много, что если бы у меня был неразменный рубль, то все равно у меня не хватило бы времени, чтобы вынать из кошелька рубли и удовлетворять просителей.

   81

   -- Но вы можете сделать исключение, -- настойчиво сказал семинарист, -- одному из сотни...

   -- Об этом я и хотела просить, -- робко сказала барыня...

   -- Нельзя сделать этого, -- возразил Лев Николаевич, доставая из стола большую связку писем, -- вот, не угодно ли прочесть любое, -- пояснил он, -- автор каждого письма, как и вы, непременно просит сделать ему исключение, а общая сумма просимых только этими письмами денег превышает раза в три стоимость этого дома, а такие письма я получаю ежедневно, ну что мне с ними делать?

   -- А вы, Лев Николаевич, не очень-то с ними церемоньтесь, -- сказал, запинаясь, один из рабочих, которому хотелось гораздо проще выразить свою мысль, но он стеснялся, боясь оскорбить присутствующих.

   -- Главное, в господа все лезут, -- сказал другой, -- ну и помогай им себе на шею сесть...

   -- А вы что скажете, -- обратился Лев Николаевич к старому старообрядцу, -- как бы вы тут стали поступать?

   -- В Писании сказано: раздай имение свое и иди за мною. -- Трудна эта дорога, а дорога верная, -- сказал старик.

   -- Ишь ты, как легко другим-то внушать: "Раздай!" -- негодовали рабочие, -- а поди сам и пятачка пожалеет...

   -- Свое имение, -- сказал Толстой, -- а у меня как раз своего-то и нет, я сам приживальщик у своей жены и детей.