Из пережитого. Том 2

Однако это был не солдат. Я его потом еще видал, не вступая в разговор. Но Лавров с ним познакомился. Поручик, капитан или что-нибудь в этом роде, Талистов был побочный сын графа Остермана-Толстого или просто Толстого, дослужившийся до офицерского чина, а с тем и до дворянства, разжалованный, кажется, и снова выслужившийся; вот кто был незнакомец во фризовой шинели, опрашивавший нас по-французски. У него были жена и дети; у них было небольшое имение; они нанимали целый дом на Девичьем поле, небольшой, правда. Но старик Талистов страдал болезнью русского человека, в высшем классе, впрочем, редко встречающеюся: он пил запоем. Вот причина его нищенской наружности. Когда наступали на него припадки болезни, он пропивал все с себя, и то одеяние, в котором мы видели его первый раз, было не его, а кабацкое, вымененное им на пропитое. Все это передал мне Лавров, прибавив, что он знаком с семейством и даже имеет там урок, учит сына, парнишку лет двенадцати. Замечательный на это был Лавров; я ему удивлялся и завидовал. Сам, едва держась в семинарии по малоуспешности, и притом зависевшей не от лени или гулящей жизни, а от малоспособности и тупости, он, однако, находил для себя уроки иногда даже не в одном доме. Кто же берет его? — думал я часто, зная, как невелик обиход познаний моего агента; я полагал первоначально, что он хвастал. Но аккуратность, с какою в известные дни и часы он отлучался, лишние деньги, оказывавшиеся у него в срочное время гонорара, убедили меня, что едва-едва переваливший в Философский класс после шестилетнего сиденья в Риторике Лавров действительно кого-то и где-то учил. Я даже провожал его не раз до Кузнецкого Моста, до какой-то г-жи Ревель, у которой он давал уроки. До того мало я верил в способность моего приятеля преподать что-нибудь, что не решался допытываться подробно, чему и как он учит. Я боялся, что поставлю его в смущение. А между тем было раз, что он не постеснился предложить свои услуги в преподавании даже французского языка. Я вытаращил глаза, когда он объявил, что уже ходил, представлялся родителям ученика или ученицы, но опоздал; найден другой учитель. Я горел со стыда, дрожал от страха, воображая себя на его месте; но он рассказывал так просто, так благодушно, не сознавая, что совершает неслыханную наглость. Он взял бы, вероятно, урок даже по математике, которой не знал первоначальных правил, или по преподаванию немецкого, которого не разумел даже азбуки (по-французски он по крайней мере разбирал, и хотя начала грамматики были ему известны). И совершал бы все это в полной уверенности, что поступает добросовестно.

Получая с уроков, состоя агентом по доставке готовых письменных упражнений ленивым или неспособным писать (не принадлежал ли, пожалуй, он и сам к числу моих клиентов, сохранявших инкогнито?), он вел и еще промысел — агента по переписке лекций для университетских студентов. Тогда лекций не литографировали; студенты готовились по рукописным, нуждались в переписчиках; их доставляла Семинария, и многие семинаристы тем исключительно кормились. Было несколько агентов, и Лавров в том числе. У него всегда бывали стопы оригиналов; раздавал он их, а иногда переписывал и сам. При раздаче переписки другим он пользовался комиссионным процентом; полагаю, что не без того было и при передаче сочинений, мною изготовленных. Затем, гонорар за уроки. Лавров всегда поэтому был при деньгах и не тяготил своих родителей-бедняков; на свой счет одевался. Он всегда был даже при табаке, и притом Жукова, что не всякому семинаристу было по карману; большинство курило 3-й сорт, Афанасьева и других.

Итак, я не был удивлен, что Лавров получил урок в доме Талистовых, и был порадован, когда Лавров предложил мне не давать, а брать уроки французского языка у старика Талистова. Старик — очень образованный человек; с ним об этом уже говорено и полажено; Лавров будет ходить к нему, чтобы дополнить свои сведения во французском и именно приучиться к разговорному. Но вдвоем будет охотнее, и он приглашал меня. Я ухватился за случай тем с большею радостью, что мне не предстояло издерживаться. Плата предполагалась небольшая, да и ту принимал на себя мой будущий соученик. А именно, он порядился, что Талистов будет нам давать по два урока ежедневно, по два часа каждый, и получать за это пятиалтынный, два кувшина молока и один французский хлеб в неделю. Практицизм Лаврова сказался и в этом. В число элементов платы входило молоко, потому что у его родителей была своя корова; следовательно, денежные издержки совсем сокращались.