Из пережитого в чужих краях. Воспоминания и думы бывшего эмигранта

Бердников был не только профессионалом-бактериологом, но и страстным любителем пения, вдобавок и фантазером. В возрасте далеко за 50 лет он начал брать уроки пения и вскоре объявил себя оперным баритоном. Голосовых данных у него не было никаких, и его выступления в кругу друзей, знакомых и на эмигрантской эстраде вызывали каждый раз дружный хохот.

Тогда же он основал вышеупомянутый кружок. Все в этом кружке было необыкновенно, начиная с его основателя. Хотя назывался он кружком любителей, но любителей в нем, кроме самого Бердникова, одесского инженера А.И. Игнатьева и комиссионера бриллиантовой биржи Л. Гукасова, не было. Весь остальной его актив состоял из профессиональных оперных и эстрадных певцов, не сумевших втиснуться ни в один из «русских сезонов» и охотно вступивших в кружок, чтобы иметь возможность хотя бы изредка выступать в его оперных спектаклях и концертах за полсотни или сотню франков.

Свою вокальную деятельность кружок начал с квартетных и хоровых выступлений на католических богослужениях во французских церквах. Но вскоре их пришлось прекратить и перейти все на ту же «русскую специфику»: синдикат французских церковных певцов, имея среди своих членов тысячи безработных, наложил вето на эти выступления странствующих русских артистов.

Бердников перешел к оперным постановкам. Денег у него для найма театральной залы, оркестра, кордебалета и для рекламы не было. Но зато у него был энтузиазм.

Он заразил им и остальных членов кружка. Кружок начал несложные постановки русских одноактных опер, не требовавших ни большого хора, ни балета, ни смены декораций. Оркестра он пригласить не мог. Оперы-миниатюры шли под аккомпанемент фортепьяно. Декорации (обычно одну на весь вечер) писали безработные эмигрантские художники. Костюмы брались напрокат из французских костюмерных мастерских по цене 10 франков за костюм на вечер. Рекламы и афиш не было. Билеты распространяли сами члены кружка среди своих знакомых. Чтобы избежать налогов, цены на них не обозначались: они именовались «пригласительными билетами».

Каждый «приглашенный» вносил в кассу кружка сколько хотел. Для спектаклей нанималась какая-либо зала на 300–400 человек. Чаще других кружок пользовался малой камерной залой Гаво, залой редакции французской газеты Le Journal и концертной залой при американской церкви на Кэ-д’Орсей.

В этой обстановке и при полном отсутствии крупных средств Бердников в течение долгих лет делал все же очень полезное для русского искусства дело: популяризировал русские оперы-миниатюры, которые и у себя на родине ставятся далеко не часто, а за границей и вовсе неизвестны, и знакомил с ними парижскую публику. На его редкие спектакли заглядывали иной раз и французские театральные и музыкальные деятели, артисты и музыканты.

Так были поставлены «Каменный гость» Даргомыжского, опера, мало популярная среди нашей широкой публики, но высоко ценимая музыкантами и артистами как родоначальница того оперного речитативно-декламационного стиля, который впоследствии расцвел в гениальных операх Мусоргского.

Далее – «Иоланта» Чайковского, «Рафаэль» Аренского, «Боярыня Вера Шелога» Римского-Корсакова, «Франческа да Римини» Рахманинова, «Сват» Черепнина, «Граф Нулин» Архангельского, «Каморра» мамонтовского дирижера Эспозито и некоторые другие. После них Бердников перешел к постановке крупных опер, выпуская из них хоровые номера, массовые и балетные сцены, невыполнимые на маленькой эстраде и требующие материальных затрат, непосильных для кошелька основателя и распорядителя кружка. Так были поставлены с большими купюрами «Русалка», «Демон», «Евгений Онегин», «Сорочинская ярмарка», «Царская невеста», «Ночь перед Рождеством», «Снегурочка», «Царь Салтан» – частью в костюмах и декорациях, частью в концертном исполнении.

Какой была внешность Бердникова в те годы, когда он занимал кафедру бактериологии медицинского факультета Саратовского университета, я не знаю. Говорят, он выглядел элегантно, был гладко выбрит, изящно одет.

Парижское прозябание в университетском собачнике около Порт-д’Орлеан наложило на его внешность свою печать. К этому влиянию присоединились еще отзвуки далеко канувшего в вечность «хождения в народ», толстовства, российского нигилизма и просто свинства, которым в дореволюционную эпоху щеголяли отдельные представители русской интеллигенции и старого студенчества.