Из пережитого в чужих краях. Воспоминания и думы бывшего эмигранта

В этих условиях крупные французские промышленники не могли, конечно, не заметить, что после разгрома белых армий на политическом горизонте Европы появилась некая новая «туманность», отлично устраивавшая их в вопросе об импорте столь нужной им рабочей силы.

«Туманность» эта – русская белая эмиграция, за которой французская разведка вела зоркое наблюдение с момента появления этой эмиграции на чужих берегах.

К 1923–1924 годам подавляющее большинство офицеров и солдат разгромленных армий Деникина, Врангеля, Юденича, Миллера, Колчака, Каппеля и других незадачливых авантюристских «вождей» перешло на положение чернорабочих и осело преимущественно на Балканах, в Польше, Германии, Эстонии, Финляндии, Румынии и на Дальнем Востоке.

Заняв последнюю, низшую ступень в многоступенчатой лестнице капиталистического общества, эти люди, принадлежавшие у себя на родине к привилегированным слоям, перейдя теперь фактически по роду своей работы на положение пролетариев, сохранили тем не менее в полной мере свою прежнюю психологию, не впитав в себя ни одной капли классовой пролетарской психологии. Они создали в своем воображении воздушный замок «будущей, освобожденной от большевиков России», где, по их мнению, им уже было заранее уготовано подобающее их происхождению, званию, чинам и образованию положение. Они считали свое падение до низшей ступени лестницы обстоятельством хотя и мучительно болезненным, но, во всяком случае, временным. Они отгородились от окружавшего их ненавистного им пролетарского мира непроницаемой психологической стеной.

Вся их духовная жизнь протекала в своей собственной среде – той среде, в которой люди с полуслова понимали друг друга, мыслили одними и теми же мыслями, оперировали одними и теми же понятиями, признавали общие для них авторитеты и исповедовали один и тот же «символ веры». Этот «символ веры» составлял фундамент того воздушного замка, в котором белая русская эмиграция прожила двадцать с лишним лет вплоть до Второй мировой войны и в котором последние ее остатки, не протрезвившиеся даже в результате грозных событий 1941–1945 годов, пребывают и сейчас.

Вот вкратце основные положения этого «символа веры»: «Большевизм – мировое зло. Большевики погубили Россию. Но большевизм – явление временное и рано или поздно будет свергнут. Нам, белым эмигрантам, будет принадлежать ведущая роль в деле построения будущей России. Мы еще себя покажем! Мы перевешаем всех большевиков, а заодно с ними и тех, кто расчистил им путь к власти: слюнявых интеллигентов, социалистов, эсеров, кадетов и других врагов России и русского народа!»

Как видит читатель, этот «символ веры» очень несложен и если и подлежит какому-либо анализу, то, пожалуй, только психиатрическому. Но он-то и составил основу мышления русского белого эмигранта – пролетария по видимости и классового врага пролетариата по существу.

Этому белому эмигранту в рабочем комбинезоне, шоферской шинели, холщовом пиджаке официанта или ливрее швейцара были ненавистны такие понятия, как «пролетариат», «классовая борьба», «прибавочная стоимость», «забастовка», «баррикады» и т. д. Он хорошо знал свое место на случай «последнего и решительного боя». И не только знал, но и на деле показал, где это место находится: во время подавления коммунистического восстания в Болгарии в 1923 году; в годы гражданской войны в Испании, когда запись добровольцев в армию фашистских мятежников приняла среди врангелевцев массовый характер; при формировании «Охранного корпуса» в Югославии, уничтожавшего в годы последней войны югославских партизан; наконец, в грозные годы вражеского нашествия на советскую землю, когда некоторые (хотя и немногие) бывшие врангелевские офицеры добровольно надели на себя германскую военную форму и вместе с гитлеровским вермахтом и эсэсовцами пошли выкорчевывать с этой земли «мировое зло – большевизм».

Однако было бы ошибкой думать, что подобный образ мышления был присущ всей послереволюционной русской эмиграции в целом. Уже в первые годы после ее зарождения некоторое количество белых эмигрантов стало постепенно отходить от позиций непризнания советской власти, а тем более продолжения борьбы с этой властью. Нельзя забывать, что среди эмигрантов, вернувшихся на родину в 1920-х годах, были писатели Алексей Толстой и Скиталец, поэт Агнивцев, генерал Слащев и многие другие. В дальнейшем расслоение эмиграции продолжало углубляться, хотя этот процесс на всем протяжении 1920-х и 1930-х годов протекал крайне медленно. И лишь гроза 1941–1945 годов, пронесшаяся над нашей Родиной, перевернула вверх дном все «символы веры» и все традиционные эмигрантские установки.

К этому вопросу мне придется неоднократно возвращаться на страницах настоящих воспоминаний. Но как бы то ни было, описанный выше «символ веры» был главенствующим в эпоху массового переселения эмигрантов во Францию из других стран.

Психология белой эмиграции, в частности бывшего военного ее сектора, четко обозначилась в первые же годы после постигшей белые армии катастрофы.