Из пережитого в чужих краях. Воспоминания и думы бывшего эмигранта

Через несколько месяцев я снова встретил его в Париже, оборванного, обтрёпанного, небритого, долго немывшегося, с потухшим взором, потерянными надеждами и надломленным духом. Для старого эмигранта это была хорошо знакомая картина, всегда одна и та же на протяжении четверти века. Для нового — первая встреча с реальной зарубежной жизнью. На вопрос, почему он, убедившись в правоте староэмигрантских прогнозов, не возвращается в свой родной Крым или Москву, он отвернулся, а на глазах его появились слёзы…

Молодой человек лет 22 без определённой профессии. Этот оказался словоохотливее других. Его отец, бывший крупный торговец в Казани, был «раскулачен» в первые же годы после революции. Заметая следы, перебрался под чужой фамилией в Ленинградскую область и осел там на постоянное жительство в одном из небольших городов. Семья эта к моменту гитлеровского нашествия состояла из 11 человек. Все они не пожелали эвакуироваться из города при оставлении его Красной Армией. Вскоре после этого вся семья в полном составе была перевезена в Германию. По-видимому, с точки зрения оккупантов, за ней числились кое-какие заслуги: не в пример прочим разнорабочим, депортированным оккупантами из занятых местностей Советского Союза, семье бывшего казанского купца был предоставлен для жилья отдельный меблированный дом и целый ряд льгот, а мой собеседник надел форму надсмотрщика над своими соотечественниками, угнанными в гитлеровскую неволю, и сделался агентом гестапо. Младшие члены семьи поступили в немецкую школу.

Две родных сестры лет 45–50. Обе — из Симферополя, обе — врачи: одна гинеколог, другая терапевт. Меня и нескольких моих друзей знакомят с терапевтом. Терапевт служит прислугой в доме французского учёного-физика, гинеколог — уборщицей в частной хирургической лечебнице. Хозяева платят и той другой одну четвертую часть того, что составляет минимальную заработную плату французских уборщиц и прислуги. Они ведь идут на некоторый риск, нанимая себе в услужение лиц, не только не имеющих по французским законам права на труд, но и беспаспортных, не прописанных в Париже.

Терапевт охотно рассказывает свою биографию, но, когда рассказ подходит к моменту оставления Крыма Красной Армией, гитлеровской оккупации и отступлению оккупантов, начинается невообразимая путаница и явный вздор. Мы, её собеседники, не проявляем излишнего любопытства в этом деликатном вопросе и обходим его молчанием. Дальше — хорошо известная история: бегство в Германию с разгромленной гитлеровской армией, безработица, бегство во Францию и в качестве финала — подметание полов и мытье ночных горшков у сердобольных французских интеллигентов, экономящих немалые суммы на труде двух беспаспортных и не прописанных в городе русских женщин-врачей.

Можно привести ещё много подобных зарисовок, но я думаю, что читатель уже составил себе некоторое представление о том, кем были эти люди. В их число входят в первую очередь все те, кто в годину испытаний, выпавших на долю нашей родины, перешёл в стан оккупантов и активно сотрудничал с ними. Они запятнали себя на вечные времена участием в кровавых злодеяниях, творившихся гитлеровцами, в качестве карателей, полицаев и т.д. Опасаясь справедливого и законного возмездия за свои чудовищные преступления, они бежали вместе с разгромленными гитлеровскими полчищами и в качестве «перемещённых лиц» рассеялись по многим странам Европы и Америки.

В моей памяти остались бесконечные и бесплодные споры, которые вели между собою старые эмигранты и «невозвращенцы» в последние месяцы перед репатриацией старой эмиграции на родную землю. Они неизбежно кончались одними и теми же возгласами:

— Лучше броситься в Сену, чем возвращаться в Советский Союз, — говорили бывшие каратели и провокаторы.

— Лучше броситься в Сену, чем далее оставаться во Франции, — отвечали старые эмигранты.

Бросаться в Сену не пришлось ни тем ни другим. Никакой принудительной репатриации в послевоенные годы не было. Всем лицам, принадлежавшим к первой из названных категорий, не нужно получать никаких разрешений для возвращения на родину. Вторым же, как читатель уже знает, такое разрешение было дано тотчас после того, как они вновь получили утраченное ими в своё время советское гражданство.

Те же немногие из обеих этих категорий, которые отвергли протянутую им всепрощающую руку родины, продолжали влачить жалкое существование в условиях эмиграции, обрекли себя на медленное умирание на чужбине.

XVI Конец оккупации. «Читайте, завидуйте!»

Летом 1944 года для всех стало ясно, что дни гитлеровского владычества во Франции сочтены.

На Востоке германские армии неудержимо катились назад к своим исходным рубежам. На Западе они безуспешно старались задержаться у «атлантического вала» и отразить напор высадившихся во Франции механизированных американских и английских дивизий.

Германские тыловые учреждения, расположенные в Париже, спешно укладывали имущество и одно за другим отправлялись в центральные области Германии.