Из пережитого в чужих краях. Воспоминания и думы бывшего эмигранта

Совсем другой вид имела отколовшаяся от евлогиевцев часть русского церковного зарубежья, возглавляемая митрополитом Антонием. В противоположность Евлогию этот последний с головой ушёл в эмигрантскую политику, заняв в ней крайне правый фланг. Официально это течение считало своим верховным органом эмигрантский святейший синод, состоявший из сподвижников Антония. Местопребыванием синода был югославский городок Сремски Карловцы, где в первые годы эмиграции была также резиденция Врангеля. Отсюда все 25 лет раздавались призывы к «священной борьбе против большевизма», благословлялось всякое оружие, направленное против него, возглашались на ектениях[11] специальные просительные молитвы соответствующего содержания и направления. Отсюда же раздавались слова, благословлявшие белых офицеров и солдат на вступление в ряды гитлеровского вермахта.

Последователей митрополита Антония и святейшего синода — антониевцев — было неизмеримо меньше, чем евлогиевцев. Это были преимущественно представители вымирающей царскосельской и петербургской знати и высшего чиновничества. В Париже представителем «антониевской» церкви был митрополит Серафим. Его кафедра находилась в церкви на бульваре Экзельманс, перестроенной из барского особняка, купленного кем-то из петербургских аристократов, сохранивших в первые годы после революции кое-какие деньги в заграничных банках.

К митрополиту Евлогию и евлогиевцам антониевцы относились резко агрессивно. Святейший синод, засевший в Сремских Карловцах, объявил Евлогия и подопечное ему духовенство «лишенными благодати», а все церковные акты, выполняемые этими последними, — недействительными.

Третьим течением зарубежной церкви была та часть духовенства, которая осталась верна Московской патриархии и признавала её юрисдикцию. Деятельность этой части духовенства проходила в трудных условиях. Значительная часть эмиграции, фанатически настроенная и злобствующая, объявила этот филиал патриаршей церкви «большевиствующим» и ежедневно подвергала его бешеной травле, а его прихожан равным образом считала неблагонадёжными и весьма «подозрительными по большевизму…».

Следует отметить, что с первых же дней зарождения эмиграции церковные дела играли большую роль в её повседневной жизни и были предметом бурных споров, взаимного озлобления, словесных потасовок и газетной грызни. Вышеописанные раздоры среди церковных иерархов неизбежно перекинулись и на всю эмиграцию в целом, состоявшую в преобладающем большинстве из верующих. Я не помню ни одного случая, чтобы эмигрант, характеризуя в разговоре с приятелем кого-либо из своих знакомых, не упомянул бы также о принадлежности его к евлогиевцам, или к антониевцам, или к патриаршей церкви.

Иногда дело доходило до курьёзов. Поскольку «антониевский» святейший синод объявил «лишёнными благодати» всех инакомыслящих священнослужителей, а совершаемые ими обряды крещения, исповеди, причастия, брака и отпевания умерших недействительными, ярые поборники «антониевской» церкви из числа мирян отказывались считать, например, женатыми молодые пары, обвенчанные в «евлогиевских» или патриарших храмах и чуть ли не на всех перекрёстках трубили, что такой-то и такая-то «находятся в незаконном сожительстве», что это разврат и «потрясение основ», что приличные люди не должны пускать их на порог своего дома, что их дети, имеющие появиться на свет, «незаконнорожденные» и т.д.

Всем трём епархиям в Париже принадлежало 12 отдельных церквей.

Кроме них существовало ещё одно церковное учреждение — высший богословский институт с программой преподавания, принятой в русских духовных академиях. Целью его была подготовка духовенства с высшим богословским образованием для многочисленных церковных приходов православного зарубежья. Подчинялся он юрисдикции митрополита Евлогия, а содержался на американские деньги. Помещался богословский институт в зданиях бывшей лютеранской кирки, занимавшей довольно обширный участок в 19-м городском округе, населённом почти исключительно рабочим людом и расположенном на крайнем северо-востоке Парижа, вдалеке от мест расселения русских эмигрантов. Достопримечательностью храма был его многоярусный иконостас, выполненный большим знатоком древней русской живописи художником Стеллецким в стиле иконописи времён Андрея Рублёва. Иконостас был предметом особого внимания иностранных искусствоведов, не забывавших при посещении Парижа заглянуть в этот своеобразный «экзотический» уголок. После Победы и незадолго до своей смерти Стеллецкий завещал свои эскизы и остальное художественное наследство Третьяковской галерее в Москве.