Из первых рук

— Ну, Сару-то нужда гнала, — сказал я. — Ей перевалило за тридцать, и все котлы были под парами. Форменная пожирательница мужчин, с «Ах, мистер Джимсон, я обожаю искусство», а сама не отличит картины от сдобного кренделя. «Ах, мистер Джимсон, как это замечательно — уметь так рисовать!» И шейку набок, и глазки вниз. О, Сара умела льстить. Не похвалишь — не поедешь. Я знавал на своем веку лгунов и притворщиков, но до Сары им далеко. Даже предлагая вам сливок к кофе, она и то стреляла глазами, выставляла фасад, а в голосе так и слышалось: «Поди сюда».

—  Фу, прямо с души воротит!

— Но всего смешнее было смотреть на ее ужимки, когда она принимала гостей. «Еще чашечку чая, леди Пай; кусочек торта, миссис Пэддл. О, вы должны его попробовать! Ну, пожалуйста, самую крошечку». Они были без ума от нее. Прелестная молодая хозяюшка, ангел-хранитель семейного очага.

— Не говорите мне о ней больше, сказала Коукер. — Я и так вижу ее как живую.

— Семейные молитвы. На коленях каждое утро и вечер. «Помилуй нас, Господи, помилуй нас». А потом прыг-скок ко мне в мастерскую. «Попозировать вам?» — «Благодарю, мэм, в другой раз». — «Но ведь вы же рисуете эту фигуру по памяти?» — «Да, мэм». — «А не легче рисовать с натуры?». — «Ну, это зависит от натуры». — «Я не могу тут вам помочь?» И успел я глазом моргнуть, как она уже в чем мать родила.

— Я бы ей показала, будь я ее мать! — сказала Коукер.

— По воскресеньям церковь. Библия и молитвенник в красном сафьяне с золотым обрезом. Вечером холодный ужин. Семга, салат, омары, язык, буженина, холодная телятина, портер, красное бургундское. Бисквит с девонширским кремом и пинта-другая старого хереса. А в сумерках вечерние гимны. «Ах, мистер Джимсон, какая прелестная мелодия... Мне всегда хочется от нее плакать. Какая чудесная луна — не пройтись ли нам по саду? Может быть, раскрылся еще один цветок табака. Ах, мистер Джимсон, какой божественный запах... прямо голова кружится». У нее это называлось «голова». И незаметно мы у беседки, и на скамье позабыты подушки...

— Ну и сука, — сказала Коукер. — Для такой плетки мало.

— А потом, ты только представь, Коуки, она заливалась слезами... настоящими слезами... «Ах, мистер Джимсон, как это случилось? Я сама себе не верю, все это сон, дурной сон. Не правда ли? Я так привязана к мужу. Он такой верный, такой хороший человек. О Боже, у меня так тяжело на сердце...»

— И вы все это глотали, — сказала Коукер. — Как все мужчины. Еще и подзадоривали эту шлюху.

— Сару? Очень надо! Я смеялся над ее фокусами.

— Да, и попались к ней на крючок, как только она свела в могилу мужа.

— Никогда я не был у нее на крючке. Бедняжка Сэл, мной ей не очень-то удавалось вертеть; когда она слишком стала меня донимать, я выгнал ее в три шеи.

— Так я вам и поверила, — сказала Коукер. — Вы бы посмотрели сейчас на себя. Нос кверху, хвост трубой — ну чисто мартовский кот при луне... Держите ухо востро, не то она снова приберет вас к рукам.

— Никогда, — сказал я, опуская немного голову и выпячивая живот. Но что скрывать: с рыси я давно перешел на галоп. Странно, я и не думал о Саре, клянусь честью. Разве что злился на чертову старуху. Испортила мне целый рабочий день.

— Приберет меня к рукам? Сара? Да я ее вдоль и поперек знаю! — сказал я. — У бедняжки Сэл на это мало шансов. Говорят, у некоторых людей правая рука не ведает, что творит левая. Это что! Сара могла грешить с одного конца, оплакивать свои грехи с другого и получать удовольствие от обеих процедур одновременно. Это не женщина, это целая дюжина женщин — одна хуже другой.

— Прямо хоть возвращайся, — сказала Коукер. — Не представляла, что она такая дрянь. — И она выставила свой перед и еще громче застучала каблуками. У Коукер не очень пышный бюст. Ровная, как пароходная труба.

— Прекрасно, Коукер, — сказал я, — мне это подходит. Я не хочу связываться со старой хрычовкой. Только беды наживешь.

— Еще чего! — сказала Коукер. — Не вздумайте увиливать. Не знаю только, как мне разговаривать с этой тварью и не показать, что я о ней думаю.

— Говори все, что угодно, — сказал я. — Для Сары слова что с гуся вода. Ее ничем не проймешь. Женщина до мозга костей. Есть только один способ задеть ее чувства — ударить ее тяжелым предметом. По носу. Тарелкой по сопелке. Единственное уязвимое место.

— Этого я не могу, — сказала Коукер. — Я б не дотронулась до нее и ершиком для мытья бутылок. У меня к таким женщинам идиотокразия. Показывать себя нагишом! Тьфу!

Глава 9