Из песка и пепла

– Перед отъездом в Америку отец открыто заявил мне о своих ожиданиях. Сказал, что мой дядя дал все необходимые рекомендации и меня без проблем примут в семинарию. Что обо мне здесь позаботятся и дадут хорошее образование. Что из-за больной ноги физический труд – вроде того, которым он занимается сам, – для меня невозможен, так что церковь станет для меня наилучшим местом. «Тебе будет трудно обеспечить семью. Поэтому твой долг – обеспечить хотя бы себя и не быть обузой для других», – процитировал Анджело невозмутимо.

– Он такое сказал? – Ева сжала кулаки, красная от злости.

– Да, – кивнул Анджело. – Прости его. Я простил.

– Ты смог бы стать кем угодно, Анджело. И до сих пор можешь.

– Ах, вот и она. Девчонка, уверенная, что я могу ходить по воде.

– Я иудейка, Анджело. Мы не верим, что кто-либо в принципе может ходить по воде.

Это была шутка на грани богохульства, но Анджело все равно склонил голову и улыбнулся.

– Когда я здесь, то словно растворяюсь в пространстве. С самого детства я ощущал себя негармоничным из-за ноги, но в этом месте все обретает логику. Все становится простым и ясным. Разум и тело наконец составляют единство. Баланс.

– Но ты не можешь здесь жить, – возразила Ева. Анджело решил бы, что она его дразнит, если бы в ее голосе не звучала такая тоска.

– Нет. Не могу. Но я могу попытаться сохранить в себе это чувство умиротворения и осмысленности. Сперва я и правда не хотел быть священником. Но теперь думаю, что именно этот путь наметил для меня Господь. Я начал думать так в тот день, когда увидел святого Георгия. Не знаю как, не знаю почему, но я должен победить собственных драконов, Ева. Мы все должны. Своих драконов я решил побеждать так.

Ева слушала его, бледная как полотно. На горле отчаянно пульсировала жилка. У Анджело самого грохотала кровь в ушах; по позвоночнику под рубашкой, которую он надевал под облачение семинариста, скатилась капля пота.

– Произведения искусства, которые я тебе сегодня показывал, созданы в древние времена. Но все их объединяет одна вещь. Это история христианства. Живой, дышащей доктрины, которая до сих пор вдохновляет миллионы мужчин и женщин. Это барьер, который отделяет нас от хаоса, эгоизма, бессмыслия. Остров надежды и света посреди кромешной тьмы. Для меня его всегда было достаточно… более чем достаточно. Я влюбился в католичество благодаря искусству, и, когда оно попросило отдать ему жизнь, я не раздумывал ни минуты. Понимаешь? Когда ты любишь кого-то столь безраздельно, то сделаешь для него что угодно. Именно такие чувства я испытываю к церкви и к Богу. – Анджело на мгновение заколебался. – И к тебе.

Их с Евой взгляды схлестнулись, и он увидел проблеск радости в дымных карих глубинах, прежде чем тот поблек от сознания, что Анджело еще не договорил.

– Я бы сделал для тебя что угодно, Ева. Что угодно. – Анджело вспомнились слова Камилло о том, что, возможно, ему суждено не только благословлять, но и спасать жизни евреев, и это придало ему сил для продолжения. – Но я должен выбрать между тобой и церковью. Она нужна мне, Ева. Мне нужна церковь, а я, думаю, нужен церкви.

Она не ответила. Ни слова, ни взгляда, ни даже вздоха.

– Ева? – Вопрос прозвучал ровно, но в глубине души Анджело уже знал ответ. Чувствовал, как оно сгущается между ними – темное, вязкое, скользкое. Опасное.

Она наконец подняла глаза – и Анджело, задохнувшись, вскочил со скамьи и попятился. Сейчас им нельзя было находиться рядом. Господь милосердный, что же он натворил?

Она не просто любила его. Она была в него влюблена. А он не мог ответить ей взаимностью. Правда, которую он так тщательно от себя скрывал, вскипела и разлилась в груди, точно масло – темное, вязкое, скользкое. Опасное.

Анджело зашагал было к выходу, но тут же остановился и пошел обратно. Ева встретила его на полпути. Глаза ее блестели, губы дрожали.

Kyrie, eleison. Господи помилуй. Christe, eleison. Христе помилуй.

– Я не могу, – прошептал он.

– Можешь, – прошептала она в ответ умоляюще, бросив притворство.

Целую минуту он вновь рассматривал эту вероятность. Может ли он? Анджело закрыл глаза и попытался вообразить, как идет прочь от церкви. Отцовские слова набатом отдавались в голове. В церкви тебе самое место. Здесь ты не будешь ни для кого обузой. Он попытался их заглушить, но на смену уже заступил голос Камилло. Ты окажешься в силах помочь множеству людей. Мне нужно, чтобы ты спас нашу семью. И наконец – финальная партия монсеньора Лучано. Это не твоя суть, Анджело.

– Я не могу, Ева, – повторил он более твердо, а затем сухо добавил после паузы: – И не буду.

Он останется сильным. Он не проиграет эту битву даже ради Евы.