Из Питера в Питер

- Была бы вода, - говорил в младшей группе Миша Дудин, вскакивая с тюфячка и поеживаясь так весело, будто холод доставлял ему редкостное наслаждение.

- На что она, - вяло отвечали ему, выбираясь из-под наваленных одежд.

- Без пищи человек может прожить знаешь сколько? Ого! Сколько хочешь! А без воды и двух дней не проживешь. Вот дождь идет - и хорошо, воды больше будет. И снег пусть - все равно вода, нужная…

- Аш два о, - говорили с некоторым уважением.

И вспоминали, что сегодня как раз химия. Начинали шелестеть учебниками…

И это утро началось так же. Но потом по приюту пошел тревожный говор: «Прискакали казаки! Забирают Ларьку и Николая Ивановича…» Все кинулись к окнам.

По двору, на сытых конях, разъезжали, как завоеватели, меднорожие казаки. Посмеивались, замахивались нагайками. Двое вели Николая Ивановича, подталкивая впереди Ларьку. В стороне вернувшийся с казаками Валерий Митрофанович взирал на все это с жадным любопытством.

В потрепанном, измызганном сюртучке, в черной косоворотке, застегнутой на все пуговицы, в разбитых ботинках, Николай Иванович выглядел как бродяга.

- Кто таков? - гаркнул на него казачий офицер.

- Учитель Петроградской седьмой гимназии.

- Так это ты, большевицкая морда, устраиваешь тут красные митинги, агитируешь за Питер и Москву, где жиды засели? Тащи его, ребята!

Тут же с крыльца кубарем скатились Аркашка, Гусинский, Канатьев и еще некоторые ребята - между ними и Миша Дудин, конечно.

- Эй, эшелонские! - призывал Аркашка. - Наших бьют!

Приют загудел, как улей… Ребята посыпались отовсюду, но казаков было все-таки человек двадцать, все на конях, вооруженные… Они хлестали тех, кто оказался ближе, нагайками, а то и шашками - пока плашмя…

Тут в казачьего офицера угодил первый камень. Он обернулся и увидел в двух шагах Катю. Она подхватила новый камень и прицеливалась дрожащей рукой, громко говоря:

- Так будет с каждым, кто нападает на детей!

- Перепороть! - скомандовал офицер. - Всех!

И казаки, сгрудив коней, нахлестывая нагайками, стали загонять орущих ребят в приют.

Тогда на крыльце появилась величественная женщина. Она медленно шла, гордо откинув седую голову, в великолепном, шитом блестками, платье. Остановись над первой ступенькой, женщина подняла к строгим глазам черепаховый лорнет и, увидев казачьего офицера, жестом приказала ему подъехать. Даже ребята не сразу узнали в этой удивительной женщине Олимпиаду Самсоновну…

- Что здесь происходит, есаул? - резко спросила она. - И почему вы не явились ко мне, раз удостоили нас своим визитом?

Он невольно спрыгнул с коня, невольно отдал честь. Ничего подобного он явно не предполагал встретить.

- Отставить, - бросил есаул сквозь зубы своим казакам.

Порка отменялась. Нагайки исчезли. Кони отступили. Лупоглазые, меднолицые казаки с испугом дивились на Олимпиаду Самсоновну.

Однако у есаула было предписание на арест Николая Ивановича и Ларьки. Ссылаясь на то, что его отряд подвергся нападению, он требовал также ареста Аркашки и Кати…

15

Катю Олимпиада Самсоновна отстояла. Но Николая Ивановича, Ларьку и Аркашку есаул все-таки забрал.

Когда казаки уехали, Олимпиада Самсоновна вызвала к себе Валерия Митрофановича. Через несколько минут он выскочил от нее, потненький, красный, вздрагивая от страха и негодования, более обычного похожий на крысу.

Между тем казачий отряд на рысях шел в город. Самым захудалым казакам досталось взять на коней Аркашку, Ларьку и Николая Ивановича. Казаки вели себя так, будто унижены и оскорблены этой участью, будто в ребятах и особенно в Николае Ивановиче было что-то скверное, нечистое.

Кони скользили по расквашенной дождями и мокрым снегом земле, добираться до города пришлось больше часа. Казаки, с которыми ехали арестованные, еще чертыхались, но и в ругани начинало слышаться естественное любопытство… Тот, кто вез Николая Ивановича, подивился:

- Где ж ты, жид, на коне научился сидеть?

- Я русский, православный…

- Врешь!

- Мой отец - офицер, погиб при переправе через Дунай в последнюю войну с турками…

- А ты с большевиками?

- Я со своими учениками, с детьми! - нахмурился Николай Иванович.

Есаул впереди заругался:

- Эй, с арестованным не болтать!

И больше казак с Николаем Ивановичем не разговаривал. Правда, и не ругался, ехал тихо, молча…

Ларька тоже помалкивал, пока его казак с ним не заговорил. Но у них разговор пошел куда неожиданней.

- Питерский? - сплевывая, спросил казак.

- Из Санкт-Петербурга, - помедлив, с важностью ответил Ларька.

- Выходит, из комиссарских?

Выдержав еще большую паузу, Ларька брезгливо процедил:

- Я сын последнего графа Аракчеева, Илларион.

- Ну да? - усмехнулся казак, оглядываясь на Ларьку. Но все же на всякий случай несколько подтянулся, плеваться перестал…

Ларька молча оскалил зубы. И такая в нем была уверенность, такое сдержанное достоинство, равнодушие ко всему, что с ним сейчас происходит, что, помолчав и еще раза два оглянувшись, казак сипло осведомился:

- Может, впереди желаете сидеть?

- Мне тут удобнее, - холодно отказался Ларька.