Из пламени и дыма. Военные истории

Наши успели отъехать от ворот метров на полсотни, когда увидели, что им навстречу бежит человек, да как бежит… Сержант сказал: «Будто за ним черти гонятся». Они хотели было действовать по уставу: «Стой! Кто идет, стрелять буду!» – но быстро определили, что это наш офицер, а там и узнали капитана. У них на глазах он полетел кубарем – шашка меж ног попала, – но тут же вскочил с невероятным проворством, кинулся прямо на них, двое едва разъехаться успели. Ну, у них была своя задача, и они поехали дальше. Метрах в ста пятидесяти, посреди аллеи, лежал капитанов гнедой, весь в крови, издырявленный пулями. Еще дергался, пытался поднять голову, но сразу было видно, что с ним кончено. Пришлось дострелить…

Сгоряча им дело показалось ясным: какая-то вражина подкралась сумеречной порой и обстреляла капитана из-за деревьев. Тут как раз подскакали на подмогу еще конные, все вместе они прочесали окрестности, конные рванули в обе стороны по шляху, но никого не нашли.

Тем временем оставшиеся на территории уже сообразили: что-то тут не то. Капитан, простоволосый, с пистолетом в руке, проскочил в ворота и кинулся бежать, полное впечатление, куда глаза глядят. По отзывам одного из очевидцев, «трусы на фронте так не драпали». Его перехватили, остановили, окончательно убедились, что с ним плохо: стучит зубами, трясется, вскрикивает что-то, пистолет зажал так, что едва разжали пальцы. Натуральнейшее шоковое состояние. На фронте с подобным многим сталкиваться приходилось, поэтому отреагировали привычно: стали успокаивать, уговаривать, помаленьку притих, перестал вырываться и никуда больше не бежал. Недолго думая, повели его в лазарет, послали за мной, по дороге кратенько объяснили, что случилось.

Я не психиатр, я хирург. Самая востребованная на фронте медицинская специальность. Штатных психиатров на войне не было. Потому что в этом не имелось особой нужды. Война имеет свою специфику и в том, что касается болезней. Вот, например, практически не встречалось случаев аппендицита. Почти не было простуд – при том что сплошь и рядом люди были в условиях, благоприятнейших для развития простуды, на гражданке человек давно бы слег с простудой, а то и пневмонией, или, по крайней мере, мучился бы насморком, выражаясь попросту, бил бы соплю оземь. А на фронте как-то обходилось, словно организм давал себе команду: «Отставить, не время!»

Точно так же обстояло и с душевными болезнями. Психические расстройства, вплоть до сумасшествия, случались, но не в таких размерах, чтобы держать в медсанбатах штатных психиатров. Обходились, как говорится, своими силами. Был один интересный случай, не у нас. Офицерик в мелком чине, по-моему, старший лейтенант, вдруг в одночасье, выражаясь вульгарно, подвинулся умом. И стал уверять старших по званию, что он – личный уполномоченный Верховного Главнокомандующего, будет сейчас говорить с товарищем Сталиным по прямой линии, а потому приказывает всем покинуть блиндаж. И, знаете, такова оказалась сила убеждения, что офицеры, все выше его по званию и по положению, вышли из блиндажа, чтобы не мешать секретному разговору. На свежем воздухе, на прохладе, уяснили все же истинное положение дел: обычный блиндажик в полукилометре от передовой, кто бы туда тянул прямой провод из Ставки Верховного… Это не военная байка, а реальный случай, описанный впоследствии в медицинской литературе.

Я часто отвлекаюсь, ухожу в сторону? Наверное, так оно и есть. Подсознательно. Не хочется переходить к главному. Но коли уж взялся, придется…

В общем, психиатра нам взять было неоткуда. О психиатрии у меня было самое общее впечатление, нам, будущим хирургам, разумеется, не читали курса. Но справляться предстояло своими силами. А как же иначе? Где бы я взял психиатра? Их, насколько я помню, и в области еще не было. Психиатрия на оккупированных территориях была порушена умышленно и с особым тщанием. Немцы психически больных уничтожали поголовно, и не только наших – еще до войны истребили под корень своих…

Когда я пришел, капитан выглядел уже гораздо краше – не трясся, зубами не стучал, более-менее ориентировался в окружающем. Но сразу было видно, что шок полностью не прошел. Папиросой в рот еще попал, но закурить не может, руки ходят ходуном. Поднес я ему огоньку и принялся осторожненько расспрашивать. Главное я помнил: с человеком, пребывающим в таком состоянии, следует соблюдать максимальную вежливость, участие. Ран на нем не обнаружилось, только галифе на правой ноге порваны, коленка сбита, и тыльная сторона левой руки поцарапана – видимо, пока бежал, падал не один раз, весь перепачкан…

Вызвал я сестру, она быстренько обработала ссадины, перевязала, сделала противостолбнячный на всякий случай. И опять мы остались один на один. Спиртным от него, положительно, не пахнет, ничуточки. Трезвехонек, как стеклышко. Но разговорить его что-то не получается, дымит, как паровоз, всклокоченный, бледный, то ли насмерть перепуганный, то ли чем-то потрясенный до глубины души. Никогда его таким не видел.