«Из пламя и света» (с иллюстрациями)

Летний поход в Чечню закончился. Побывав в Пятигорске, Лермонтов через некоторое время вновь вернулся в отряд Галафеева. 26 октября отряд выступил из крепости Грозной через Ханкальское ущелье к реке Аргуну — во вторую экспедицию. Лермонтов был прикомандирован к кавалерии отряда.

После окончания одного из переходов, в октябрьский, еще совсем теплый вечер Лермонтов писал в своей палатке, торопясь кончить до наступления темноты, и не заметил волнения, внезапно вспыхнувшего среди солдат.

Ваня, служивший теперь его денщиком, подбежал к нему.

— Ваше благородие, Михал Юрьич, к генералу вас!

Когда Лермонтова провели в палатку, генерал Галафеев, лежавший на своей койке, устланной кошмами, указал ему на складной стул около себя.

— Садитесь, поручик.

Лермонтов сел.

— Я вами отменно доволен, поручик. Вы проявили редкое мужество и столь же редкую распорядительность и хладнокровие в самых трудных условиях и в самых опасных боях.

— Благодарю вас, генерал, — ответил Лермонтов.

— Я намерен дать вам одно назначение.

Лермонтов ждал.

— Сегодня у нас выбыл из строя тяжело раненный юнкер Дорохов. Вам это известно?

— Так точно, ваше высокопревосходительство.

— Под его командой находился особый отряд охотников, в своем роде партизан этой сумасшедшей войны, в которой приходится давать сражения в горах или в лесу, не видя противника. Знаете вы этот отряд?

— Кое-кого узнал, ваше высокопревосходительство.

— Так вот: с завтрашнего дня вы имеете назначение заменить Дорохова и принять на себя командование его отрядом волонтеров. Можете увеличить их число до сорока, но больше этого не набирайте.

— Слушаю, ваше высокопревосходительство.

* * *

Уже после двух стычек с горцами генерал Галафеев сказал полковнику Голицыну:

— Не находите ли вы, полковник, что, поручив отряд Дорохова поручику Лермонтову, я сделал самый удачный выбор, какого только можно было желать?

— Совершенно согласен с вами, генерал, — ответил полковник. — Этот поручик, который, говорят, до сих пор занимался только стихоплетством, обладает какой-то особой храбростью. Нынче он с горстью людей кинулся на вчетверо превосходящего его численностью неприятеля и — представьте! — отбил наступление, заставив врага отступить.

— Да, — проговорил с некоторым замешательством генерал Галафеев. — Я полагаю, что необходимо представить его к высокой награде. Я считаю, что за Валерик он должен получить Владимира, а за осенние бои — золотую полусаблю с надписью: «За храбрость». И нужно просить о переводе его обратно в гвардию.

— Удастся ли это? — спросил задумчиво Голицын. — Ведь государь…

Но, не кончив, пристально посмотрел в суровое лицо генерала и вышел.

Генерал Галафеев нисколько не интересовался заслугами поручика Тенгинского полка Михаила Лермонтова перед литературой, но он был честным воякой и, представляя отличившихся участников экспедиции к награде, просил о награждении поручика Лермонтова орденом Владимира 4-й степени с бантом и золотым оружием за храбрость, проявленную в сражении при Валерике.

Не в пример генералу Галафееву флигель-адъютант полковник Траскин, состоявший начальником штаба Кавказской линии и Черноморья у генерал-майора Граббе, литературой интересовался: он ненавидел всех литераторов.

У полковника Траскина была весьма примечательная внешность. Круглая большая голова сидела на широченных плечах; шеи у полковника Траскина не было. Приземистая, расплывшаяся фигура заканчивалась короткими ногами, которыми полковник Траскин имел обыкновение топать, давая тем выход своему гневу.

Полковник сидел у себя в штабе за письменным столом, перебирая пухлыми пальцами донесения, отношения и рапорты, поступающие от командующих отрядами на левом фланге Кавказской армии.

В трех или четырех рапортах сообщалось об отменной храбрости и мужественном хладнокровии, находчивости и бесстрашии поручика Тенгинского полка Лермонтова и представлении его к награждению.

Полковник Траскин снова просмотрел рапорты, побарабанил пальцами по столу и усмехнулся.

ГЛАВА 5

— Ваше превосходительство! Разрешите спросить: в вашем отряде находится поэт Лермонтов? — обратился к генералу Галафееву только что прибывший из Санкт-Петербурга офицер.

— Находится, — сказал генерал довольно сурово. — Каков он поэт, судить не берусь и мало тем интересуюсь. Но военное дело он знает, и поведение его в бою выше всяких похвал. Это я должен признать. И солдаты наши очень к поручику Лермонтову привязаны и за его храбрость и за его простоту, даже чрезмерную.

— Чрезмерную?

— Ну как же, судите сами: он себя ничем перед своими солдатами не отличает: спит на голой земле, как они спят, и ест с ними из одного котла. Ну, и солдаты за него — в огонь и в воду!

— Вернувшись в Петербург, немедленно о том расскажу. Вашему превосходительству, конечно, известно, что в Петербурге он знаменитость, и его превозносят до небес, и прежде всего один также известный литератор — не то Беловский, не то Белецкий. Особенно восхищает всех поэма Лермонтова о каком-то небесном духе. Названия не помню.

— Не «Демон» ли? — спросил второй офицер, находившийся в палатке генерала.