«Из пламя и света» (с иллюстрациями)

— Я ведь тебя скоро к себе возьму. В Москву. Понимаешь? Это ничего, что я уезжаю. Я попрошу бабушку, и она тебя выпишет к нам в Москву.

— Ей-богу?! — сказал Ивашка.

— Ей-богу, — повторил Миша.

— Ну ладно! — Ни о чем больше не спрашивая, Ивашка окончательно вытер другим рукавом заплаканное лицо, весело поглядел на Мишу, и они вместе побежали к дому, откуда доносились понукания и крики кучеров, подававших лошадей, и голос мсье Капэ, звавшего своего воспитанника и уже не на шутку обеспокоенного его продолжительным отсутствием.

Француз стоял на крылечке, закутанный таким количеством теплых шарфов, что из них виднелся только его длинный нос с горбинкой. Он кашлял и зябко поеживался в ожидании той минуты, когда madame la grand' m'ere[31] первая сядет в свой старый дормез, со свойственной ему французской галантностью считая неудобным занять место прежде нее.

Но Миша уговорил мсье Капэ поместиться туда, не дожидаясь бабушки.

Постепенно широкий двор перед домом заполнялся дворовыми и тархановскими мужиками, бабами и ребятишками, товарищами шумных Мишиных игр.

Как не похож был этот отъезд на их веселое путешествие к далеким Кавказским горам! Теперь Миша оставлял Тарханы и дом, взрастивший его, и любимый парк, такой пустой и грустный в минуты прощания, не зная, когда вернется сюда опять.

Увидав заплаканные глаза Насти и понуро опущенные головы мужиков, часто видевших в нем свою защиту, оглядев все эти лица, обращенные к нему — к нему, а не к бабушке, — он вдруг почувствовал, какую большую часть своей души и своей жизни оставляет он здесь, и, растроганный, стал обходить крестьян, прощаясь и пожимая старикам руки.

Совсем недавно пережил он горечь другой разлуки — с отцом. Боль от этой разлуки заставляла его мучительно замыкаться в себе, потому что об этом он ни с кем не мог говорить, даже с мсье Капэ.

Вот и теперь, уже сидя в дорожной карете между бабушкой и мсье Капэ, Миша в последний раз посмотрел на все, что оставлял, и до боли закусил себе губы, чтоб не расплакаться, как давеча Ивашка. Это было бы очень стыдно — заплакать, потому что ему ведь скоро тринадцать лет и, значит, он уже совсем большой.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Москва, Москва!.. люблю тебя, как сын,
Как русский, — сильно, пламенно и нежно!

ЛЕРМОНТОВ

«Сашка», 1835–1836 гг.

ГЛАВА 1

В дождливом осеннем тумане проплыл за окном дорожной кареты верстовой столб с мокрой галкой на верхушке. Медленно менялся горизонт: горбились невысокие холмы с одинокими березами, тянулись ровные поля, выступала зубчатая линия еловых лесов.

Миша долго смотрел в окошко на постепенно исчезавшие знакомые места. Любимый тархановский парк без него теперь будет шуметь оголенными ветками, потом покроется пушистым снегом и без него, пестрея по весне почками, будет раскрывать свои ярко-зеленые листья. И шелест тархановских старых деревьев, даже грозный шум их во время бури не долетит до него. Он будет в далекой Москве, среди новых мест и новых дел.

А осенний ветер, хозяйничая в лесу и в парке, словно сердясь и горюя, ломал старые сучья и стволы и гудел, проносясь над вершинами деревьев.

Убегала дорога все дальше и дальше. Наступала новая жизнь, как после ночной тишины наступает хлопотливый день. Он полон нестройных звуков и голосов. И нет такой силы, которая остановила бы его приход — неизбежный, как приход солнца.

Миша все смотрел и смотрел на голые, давно сжатые поля, над которыми низко летали галки.

Мсье Капэ кашлял и кутался в плед. Бабушка подремывала в углу. Мысли Миши понемногу начали обращаться к тому, что ждало его впереди.

Давно, совсем маленьким, он уже был с бабушкой в Москве, но помнит только одно — театр. Ему показали феерическое представление под названием «Невидимка». И это впечатление было настолько ошеломляющим, что заслонило все остальные.

Вернувшись тогда в Тарханы, он начал немедленно устраивать у себя в детской некое подобие театра с восковыми фигурами, с нарисованными им самим декорациями.

Города он совсем не помнил. Увидев теперь Москву, проезжая мимо ее растянувшихся вдоль и вширь предместий, он не замечал в них никакого отличия от невзрачных улиц тех провинциальных городов, которые им встречались по пути.

Но вот бабушкин дормез повернул за угол и выехал к спуску. Дорожные экипажи стали съезжать к реке. Миша быстро опустил окно. Перед ним над рекой, запруженной лодками и судами, в свете вечерней зари возвышался Московский Кремль, и это зрелище поразило его неповторимой своей красотой.

Когда усталые лошади въехали в горбатый сретенский переулок, круто сбегающий вниз, к облетевшим садам, и остановились, наконец, перед одним из домов, Миша первым выпрыгнул из кареты и с горящим от нетерпения лицом заявил бабушке, что он сейчас же пойдет в Кремль.

И только после того как мсье Капэ дал ему обещание пойти с ним туда завтра же, тотчас после его пробуждения, он вошел в дом.